Дневник забайкальского казачьего офицера. Русско-японская война 1904–1905 гг.

Квитка Андрей

Дорога от второго поста до Сяосыря гораздо лучше, чем та, по которой мы шли ночью, кроме одного места, где приходилось пробираться по узкому карнизу из каменных плит, заливаемых рекою при половодье. Не так давно я проезжал здесь во время нашего рейда с генералом Ренненкампфом, но тогда мы ехали в обратном направлении, по хорошей дороге ночью, а по дурной – днем. В Сяосырь мы пришли в 10 часов утра. Я предложил командиру 6-й сотни Аргунского полка, содержавшего летучую почту, взамен снятых постов между Сыгоулином и Сяосырем установить посты к Фанзяпуцзы для соединения с этапной линией Фыншуйлин – Ляоян. Дорога на Фанзяпуцзы не была известна командиру сотни, я сам о ней узнал только случайно от моего урядника, сопровождавшего транспорт. Любезный хозяин угостил меня чашкой кофе. Вчерашней усталости не осталось следа, но страшно хотелось поспать часок-другой; вспомнил я поговорку одного приятеля – «в гробу наспишься». Не скажу, что эта поговорка была бы утешительною, но надо было покориться необходимости, и мы двинулись далее к Цзянчану. Пройдя около 15 верст, я приказал уряднику выехать вперед к дозорным и выбрать место для привала, где окажется фураж. Прошли

одну деревню, другую, везде жители говорили, что у них ничего нет; наконец, мы остановились в деревне, где нашлось немного гаоляну, но и тот был подгнившим. Я объявил казакам, что я им даю только один час привала; это показалось им так мало, что они не захотели заваривать чай. Мой вестовой принес мне кипятку только за пять минут до выступления; он сказал, что не мог вскипятить воды раньше, потому что ходил искать корм для лошадей, потом водил их поить. Так как не было времени, то я от чаю отказался. Сердитый, голодный, усталый, отправился я в путь. Вьюки и заводные лошади задерживали движение; я вызвал казака, у которого лошадь шла проездом до 9 верст в час и, сдав остальную команду и моих лошадей уряднику, отправился сам-друг переменными аллюрами вперед, чтобы поспеть непременно в Цзянчан довольно рано и доложить генералу о бое вчерашнего числа. Мы должны были проезжать по долине, где преимущественно нападали хунхузы на летучую почту; но я надеялся проскочить благополучно. За деревней Суйдун, где Тайцзыхэ, вдоль которой шла дорога, делала крутой поворот, я захотел скоротать путь, перевалив через невысокую сопку, поросшую густым лесом; меня манила туда тропинка, поднимавшаяся на гору, которая, вероятно, имела назначением сократить тяжелую дорогу по щебню реки. Мой спутник отстал, и я полез на гору один, спешившись, так как было довольно круто. Когда я выбрался на перевал и проходил лесом на другую сторону горы, я вдруг наткнулся на манза, поспешно скрывавшего что-то в кустах. Мне пришло в голову, что это был хунхуз и что он прятал свое оружие, думая, что нас много. Чтобы не оставлять его сзади себя, я ему передал повод лошади и приказал знаками и несколькими заученными китайскими словами идти вперед и указать мне спуск горы, так как тропинка поднималась выше, и я не знал, как мне спуститься с почти отвесной скалы. Манза говорил, что «тау-мэю», т. е. не было дороги, но я пригрозил ему револьвером, и он стал пробираться через кусты по едва заметной тропе, круто вьющейся в расщелинах скалы. Один я никогда не нашел бы ее, и пришлось бы вернуться назад. Когда мы благополучно спустились до низу, я дал китайцу немного денег, и мы расстались друзьями. Я ничего не выиграл, перебравшись через сопку, потому что должен был идти тихо; казак, сделавший по дороге большой круг, поспел одновременно со мною. В 8 часов вечера мы прибыли в Цзянчан, и я прямо направился к генералу. Он вышел на крыльцо, посадил меня рядом с собою на скамейке и внимательно слушал мой доклад. Он был недоволен тем, что я снял посты между Сыгоулином и Сяосырем, полагая, что они давали бы сведения о движении неприятеля. Я ответил, что поступил так по приказанию генерала Грекова, но я, со своей стороны, считал это необходимым и снял бы посты, даже если бы приказания не было, потому что рассчитывать на исполнение такого рода службы слабыми постами казаков, напуганных постоянными нападениями хунхузов, сделавшихся смелее при приближении японцев, было невозможно. Генерал приказал выслать на следующий день сильный офицерский разъезд [52] к Сыгоулину.

52

Офицерский разъезд – конный патруль, возглавляемый офицером.

Я разыскал Пепино, занявшего ту фанзу, в которой мы останавливались в последний раз; он так обрадовался моему возвращению, что меня растрогал. Хозяева фанзы со всеми слугами устроили мне радушный прием: «шибко знакомый ходя» [53] . Я с жадностью накинулся на вкусно приготовленный ужин, завалился на кану и заснул как убитый.

27 мая. Горячая ванна и чистое белье после похода – это такое наслаждение, с которым, кажется, ничто не может быть сравнимо. С непривычки спина и мышцы еще побаливали; но это скоро пройдет, нужно только втянуться, о чем позаботится генерал Ренненкампф.

53

Ходя (от кит. хоцзи – приказчик в магазине, торговец) – обращение по отношению к китайцам, распространенное в России в начале XX в.

Чтобы ближе познакомиться с офицерами отряда, я завел завтраки и ужины, когда бывали дневки, и приглашал 3–4 офицеров по количеству имевшихся приборов и тарелок. Сегодня я пригласил к завтраку командира второй сотни, есаула князя Меликова и офицеров сотни – Бобровского и прапорщика запаса барона Корфа. Князь Меликов забавно и талантливо рассказывал о грузинских и армянских военачальниках Кавказа, цитируя речи, приказы и патриотические обращения к войскам и местным жителям.

С Бобровским я познакомился раньше. Понравился мне очень барон Корф, скромный, молчаливый, немного застенчивый, он, наверно, был исполнительный и храбрый.

Ужинали у меня бывший лейб-драгун полковник барон Деллингсгаузен и бывший кавалергард есаул Бодиско. Пепино в восторге, что имелась разнообразная свежая провизия, даже небольшая форель, которую по его настоянию китайцы наловили наметом в Тайцзыхэ. Он готовил очень вкусно, но жаловался, что в китайской печи не мог печь слоеного теста и приготовлять разные изящные блюда своего репертуара.

28 мая. Завтракают войсковой старшина Трухин, младший полковой врач Терешкович, еврей, акушер и специалист по женским болезням; таких специалистов в армии было

много. Он аккуратно вел свой дневник, записывая все названия пройденных деревень, цифровые данные и статистические сведения; он был добрый малый и в дружбе со всеми в полку. Пригласил я тоже хорунжего Мерчанского, сына полковника, командовавшего полком в первом корпусе.

В 4 часа все собрались в штаб дивизии, где нам передали, что завтра мы пойдем через Синхайлинский перевал на Малюпау, а оттуда сделаем набег на Сипингай, где, по словам войскового старшины Аргунского полка Хрулева, стоял японский отряд в составе одной роты пехоты и двух эскадронов кавалерии.

Я рассказал собравшимся офицерам в присутствии Николаева о действиях Дмитренки и о том, что его ожидала виселица. При первой части моего рассказа Николаев вставил, что Дмитренко его кунак и что он лихой малый. Когда же я дошел до его предания суду и ожидавшей его участи, то он весь позеленел, зная за собою те же грехи, за которые должен был поплатиться Дмитренко.

29 мая. Погода солнечная, жарко. Мы выступили в 7 часов утра и втянулись в красивое ущелье с богатою растительностью. Около полудня начали подниматься на длинный и крутой перевал Сынкоулин, сперва по колесной дороге, потом по каменистому руслу горного потока с обломками скал, заграждавшими путь, и через которые лошади перебирались с трудом. Безоблачное небо вдруг покрылось тучами, и разразилась над нами гроза с проливным дождем и градом. Сначала это было приятно: намокшее платье освежило нас, но понемногу холодный ветер пронизывал насквозь, и зуб на зуб не попадал. Лошади скользили по камням, оступались постоянно и падали. Я шел или, скорее, карабкался, пешком, но скоро мои непромокаемые сапоги настолько наполнились водою, что я не был в состоянии лезть в них на гору; я сел на Карабаха, который привычной ногой пробирался между скал. Поднимались мы часа три по отчаянной тропе, где, казалось бы, невозможно пройти; спуск оказался еще труднее.

В полотняной блузе было очень холодно, и как обидно было зябнуть, когда у меня было в тороках непромокаемое парусинное пальто, которое я поленился надеть своевременно, думая, что гроза продлится недолго и опять настанет прежняя жара; теперь же надевать пальто поверх мокрого платья было бы еще хуже. Дождь стих, мы начали просыхать, как полил он опять сильнее прежнего. Ночевка в деревне Мялюпау была в грязных фанзах без оконных рам; офицеры и казаки согревались и сушились перед китайскими большими жаровнями с зажженными углями, служившими грелками зимой. Командир полка и я остановились у благодетеля Меликова, накормившего нас супом.

30 мая. Дождя не было. Мы выступили в 7 часов утра и сразу углубились в лесную дорогу. Масса душистых роскошных цветов: здесь были лилии красные и желтые, синие ирисы, земляные орхидеи, венерины башмачки, садовый жасмин. В одном месте по обеим сторонам дороги благоухали большие кусты сирени, покрытые снизу доверху лиловыми и белыми цветами. Несмотря на то что с минуты на минуту мы могли встретиться с неприятелем, казаки нарвали длинные ветки сирени и попривязывали к седлам.

Впереди остановились. Кто-то крикнул оттуда: «Назад!». Этот оклик повторился несколько раз, сотни повернулись, бросились в беспорядке назад и сомкнулись в узком проходе со второй сотней, не расслышавшей приказания. Князь Меликов остановил эту ораву в ожидании подтверждения приказания. Если бы место позволяло разойтись свободно, то не так было бы легко остановить охваченных вдруг паникой казаков.

Мне кажется, что необходимо в мирное время на ученьях и на маневрах приучать людей не только к отступлению шагом, но и бегом, а в кавалерии – иногда в карьер. Только тогда отступление будет производиться в бою с полным спокойствием, когда это войдет в уставный прием. Громкие фразы о том, что отступления не будет, никогда никого не останавливали, если не хватало духу идти вперед или удержаться на позиции. Не лучше ли предусматривать возможность поспешного движения назад, например при сильном обстреле противником занятого расположения или пути отступления? Остановить окажется возможным бегущих, когда они будут приучены собираться или останавливаться по приказанию. Точно так же обход неприятеля только тогда будет встречен спокойно и приняты совершенно хладнокровно против него меры, когда он войдет в устав и его постоянно будут применять на практике, а настоящая война доказала, какое это имело решающее значение во время боя. Теперь же многие генералы из лучших и храбрейших приходят в исступление, когда осмелится кто-нибудь передать, что неприятель нас обходит. Обход страшен только тогда, когда о нем не знаешь, потому что может оказаться, что уже поздно, чтобы принять против него меры. Лучше всего говорить правду и не бояться правды. К сожалению, это мнение мало разделяется в России. Ребенок чуть ли не с пеленок приучается лгать своей нянькой, прислугой, а иногда и родителями. В школе тоже без лжи не обойдешься. Лгать приходится в светской жизни и на службе, и это находят так естественным, что никого не удивляет и не встречает нигде противодействия.

Полковник Российский [54] , начальник штаба дивизии, подъехал к нам и передал приказание отходить назад, потому что мы заблудились и пошли не той дорогой.

Отошли мы обратно около 8 верст, свернули влево, по указанию Хрулева, но скоро остановились. Подъехал к нам генерал и сказал, что мы возвращаемся обратно в Цзянчан, потому что обстоятельства изменились: японцы, узнав о нашем приближении, отступили. Слух разнесся по отряду, что не японцы отступили, а мы, не находя себя довольно сильными атаковать неприятеля, получившего в подкрепление две подошедшие роты.

54

Российский Евгений Александрович (1865–1933) – генерал-майор (1913). Во время Русско-японской войны в чине полковника был начальником штаба Забайкальской казачьей дивизии (до января 1905), затем – в распоряжении начальника Главного штаба.