Дневник. 1917–1923
Шрифт:
Живя в Париже, летние месяцы Сомов обычно проводил в Гранвилье, куда по его приглашению приезжали молодые художники Л. А. Успенский, его жена В. И. Буданова-Успенская и Г. И. Круг. Все они учились в Русской академии живописи, организованной Т. Л. Сухотиной-Толстой, а когда школа прекратила свое недолгое существование, стали пользоваться советами Сомова. Тот, хотя в шутку и называл свой импровизированный пансион «Академией Гранвилье», в действительности не создал школы – впрочем, он и не имел таких амбиций. Успенский, Буданова-Успенская и Круг вступили в общество «Икона» и как иконописцы занимались возрождением русской религиозной живописи во Франции.
Художник был доволен судьбой; в 1934 г. он писал А. А. Михайловой: «…я часто думаю, что мог бы считать свою жизнь вполне счастливой, если бы мы были с тобой вместе. Теперь, когда мне уже скоро 65 л[ет] и когда можно подводить итоги [можно об этом рассуждать]. Но жизнь полна неожиданностей и выиграть бы мне только в лотерею!» [56] . Впрочем, такой счастливый
Сомов продолжал работать до последнего своего дня. Последней картиной, стоявшей на его мольберте, был так и не завершенный портрет графини Р. Зубовой (1939).
56
Письмо от 27 июля 1934 г. ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 191. Л. 14 об.
Рассказ о любом русском эмигранте требует анализа причин его отъезда за рубеж. Это тем более необходимо в случае с Сомовым: публикация 1979 г. дает совершенно искаженное представление о его реакции на большевистский переворот 1917 г. и последовавшие за ним события. Ее текст был смонтирован так, чтобы создать впечатление о благожелательном отношении Сомова к Октябрьской революции: речь идет не только о вырванных из контекста фразах, но и о целых предложениях, составленных таким образом, чтобы выразить нужную публикаторам мысль. Хотя Е. С. Михайлов приложил особенные усилия к тому, чтобы уничтожить настоящие высказывания своего дяди о большевиках (об этом см. ниже), сохранившиеся фрагменты позволяют безошибочно интерпретировать политические взгляды Сомова.
Художник был противником монархии Николая II [57] , однако еще более непримиримым было его отношение к большевикам – впрочем, не удивительное на фоне «красного террора», затронувшего и окружение художника. Сомов характеризовал общее отношение к происходящему в Петрограде в конце 1917 г. как «только страх и ужас» [58] и ждал, когда наконец придут «англичане-избавители» [59] . Знавший Сомова в эмиграции князь П. А. Ливен называл его «типичным петербуржцем, антиподом того, что у нас иронически называют “широкое московское мерси”, довольно крайним типом русского западника, не евразийца» [60] . Это западничество было у Сомова соединено с критическим отношением ко многим явлениям русской жизни, позволявшим ему, хотя бы и полемически, говорить о своем неприятии России и всего русского [61] , а русскую культуру считать «полукультурой» [62] . Как и многие его современники, художник прекрасно понимал, что торжество большевизма, при всей трагичности, не случайно: слишком много нездорового было в жизни Российской империи – из-за чего и стало возможным это торжество.
57
В частности, здесь показательна его реакция на слух о его гибели – см. запись от 5 июня 1918 г.
58
Запись от 31 октября 1917 г.
59
Запись от 20 ноября 1918 г.
60
Он пишет об этом А. Н. Бенуа вскоре после смерти Сомова, 9 мая 1939 г. ОР ГРМ. Ф. 137. Оп. 2. Ед. хр. 652. Л. 5 об.
61
Запись от 4 сентября 1922 г.
62
Запись от 2 марта 1923 г.
Хотя сам Сомов не подвергся преследованиям в 1917–1923 г., необратимые ухудшения в его быте, можно сказать, потребовали отъезда за границу. В начале 1918 г. Сомов и Михайловы были вынуждены отказаться от права владения их домом и превратились в обычных арендаторов. Непомерная арендная плата вскоре заставила художника отказаться еще и от собственной квартиры и переселиться в две комнаты к сестре. Произведения Сомова были чрезвычайно востребованы коллекционерами в годы Гражданской войны, благодаря чему он и его семья избежали сильных лишений. Однако в 1923-м заказов стало несколько меньше, а высокое налогообложение заставило художника всерьез задуматься о скором будущем.
К этому времени советскую Россию оставили многие друзья Сомова, за границу собирались выписанные Дягилевым Бенуа – их отъезду наш художник очень завидовал [63] . «Грустно, тоскливо ужасно. Вся жизнь окружена мелким мещанством и глупыми людьми» [64] , – сетовал Сомов в дневнике перед тем, как покинуть Петроград; путешествие в Америку давало ему надежду на хотя бы краткую перемену в жизни.
А. Е. Михайлова утверждает, что и сам художник, и все родные не имели никаких иллюзий и с самого начала были убеждены в окончательности его отъезда за границу. Дневник по этому поводу
63
Запись от 21 сентября 1923 г.
64
Запись от 13 сентября 1923 г.
65
Сомов небезосновательно предполагал, что за его перепиской с родными следит НКВД – см. запись от 8 февраля 1934 г.
В 1930 г., в ответ на просьбу баронессы М. Д. Врангель прислать свою автобиографию, Сомов объяснил причины своего многолетнего пребывания во Франции, подчеркнуто дистанцируясь от политики: «Он [Сомов. – ПГ] не эмигрировал из России, а выехал как представитель от петербургских художников вместе с московскими для поддержания своей очень тяжелой жизни устроить в Америке с разрешения советского правительства очень большую и разностороннюю выставку <…>. Выставка была задумана без каких-либо политических целей и пропаганды. <…> По окончании выставки в Америке Сомов не вернулся в Россию, а переехал жить во Францию <…>» [66] .
66
ГАРФ. Ф. 10003. Оп. 12. Ед. хр. 38. Л. 93.
Акцентированная нейтральность формулировок художника проистекала из боязни репрессий со стороны советских властей по отношению к семье его сестры [67] . А. М. Ремизов отмечал, что Сомов первое время за границей «<…> был так напуган, он боялся о ком-нибудь спросить, что было “там и оттуда”, мне показалось, что <…> он прислушивается: не подслушивает ли кто» [68] . По той же причине Сомов оставался гражданином СССР и год за годом продлевал советский паспорт. Однако такое положение он находил для себя «оскорбительным» [69] .
67
Там же.
68
Ремизов А. М. О происхождении моей книги о табаке // Ремизов А. М. О происхождении моей книги о табаке. Что есть табак? Paris: Tchijoff, 1983. С. 52.
69
Запись от 20 июня 1930 г.
Сомов принадлежал к числу наиболее коммерчески востребованных художников своего времени. Цены на его произведения были значительными.
В частности, врачу и коллекционеру И. И. Трояновскому гуашевый портрет Кузмина обошелся в 500 рублей [70] ; в 1915 г. А. А. Коровин заплатил за знаменитый «Язычок Коломбины» приблизительно столько же – 525 рублей [71] . За 100–200 рублей можно было приобрести несколько незначительных виньеток, набросок или какую-нибудь раннюю (первой половины – середины 1890-х) вещь. Стоимость произведения зачастую зависела от отношения художника к покупателю: людям, не слишком ему симпатичным, Сомов продавал по завышенным ценам хотя бы и большие, но, по собственному мнению, не слишком хорошие работы [72] . В то же время, друзьям-собирателям некоторые произведения порой доставались даром.
70
ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 89. Л. 34.
71
Там же. Л. 55 об.
72
Характерный пример приведен в записи от 8 мая 1923 г.
Музеи приобретали работы по совершенно иным ценам: так, Третьяковская галерея получила уже упоминавшуюся «Даму в голубом» за 2250 рублей [73] . Цены на заказные портреты были сопоставимыми: например, портрет Г. Л. Гиршман (1910–1911) стоил ее мужу В. О. Гиршману 2500 рублей [74] . Впрочем, российские музеи получили существенную часть работ Сомова вовсе не путем приобретения – речь идет, в частности, о тех из них, что были отторгнуты у эмигрировавших владельцев.
73
ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 89. Л. 55 об.
74
Там же. Л. 10.