Дневник. 1917–1923

Сомов Константин Константинович

Наиболее представительное собрание искусства Сомова доэмигрантского периода имеет Третьяковская галерея [75] . В основном туда перешли произведения от москвичей Гиршмана, Трояновского, И. А. Морозова, П. П. Саурова, Е. П. Носовой (ее собственный портрет, 1911; «Арлекин и дама», 1912-го); особенно ценным пополнением стали произведения, ранее принадлежавшие Н. П. Рябушинскому – он некогда приобрел портреты А. А. Блока, В. И. Иванова, Е. Е. Лансере, а также знаменитую гуашь «Арлекин и смерть».

75

Относительно судьбы произведений доээмигрантского периода творчества Сомова много ценных сведений содержит упоминавшийся выше каталог выставки к 100-летию со дня рождения художника.

Основу собрания Русского музея составили произведения из коллекций князя В.Н. Аргутинского-Долгорукова и А. А. Коровина («В лесу», 1904, и «Осмеянный поцелуй», 1908, из нынешней постоянной экспозиции, «Спящая» 1909-го). Довольно много работ было у семьи

Михайловых – племянник художника Е. С. Михайлов продавал их в 1960—1970-е. Ряд работ из этого собрания приобрел И. С. Зильберштейн, который впоследствии передал свою коллекцию в Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.

Что касается периода 1917–1923 г., цены на произведения Сомова затруднительно лаконично комментировать из-за стремительной инфляции и одновременного хождения нескольких валют. Как следует из дневника художника, в совершенно голодном Петрограде оставался сыт не только сам автор, но и его многочисленные родственники, большей частью не имевшие заработка. Популярность Сомова была такова, что, после того как прежние ценители его искусства эмигрировали или потеряли возможность приобретать произведения, вокруг него сформировался новый круг коллекционеров преимущественно из предпринимателей новой генерации, юрисконсультов, состоявших на службе в различных советских учреждениях, и т. д. Более того, Сомов имел определенные критерии отбора желающих и продавал работы далеко не всем. Все это провоцировало слухи о необычайном богатстве художника [76] , что далеко не всегда было ему на руку.

76

См. дневниковые записи от 15 января 1921 г. и 21 сентября 1923 г.

Существует мнение об упадке искусства Сомова в 1917–1923 г., когда он, якобы заботясь о пропитании, значительно снизил требования к себе и едва ли не ежедневно штамповал одну работу за другой. Однако дневниковые записи показывают, что в это время Сомовым было создано не столь многое. Среди его произведений всех периодов встречаются слабые вещи, однако сличение опубликованных работ с дневником показывает, что уровень его мастерства после революции не снизился: достаточно взглянуть на тревожный, с эффектным освещением «Пейзаж с радугой, купальщицами, лодкой» (1921) или «Фейерверк» (1922). Слухи о низком уровне произведений конца 1910-х – начала 1920-х вызваны, скорее всего, необходимостью легализации и продажи подделок, не способных претендовать на сходство с лучшими работами Сомова, но могущих быть принятыми за худшие.

После отъезда из советской России художнику помог деньгами его бывший любовник Уолпол; весьма кстати пришлись продажи произведений на Выставке русского искусства в США. Основу для дальнейшей безбедной жизни Сомова создали С. В. Рахманинов и производившая музыкальные инструменты фирма «Steinway & Sons», которая в 1925 г. заказала и оплатила портрет этого композитора и пианиста. Но перспектив новых заказов там Сомов не видел, и художник предпочел покинуть США, где жизнь была для него дорога. На первый взгляд, ему следовало отправиться в Германию, где по прежним временам хорошо знали его искусство и где нашли приют многие эмигранты из советской России. Однако условия жизни в Германии ухудшались, и некоторые русские, такие как Лукьянов, перебрались или планировали перебраться оттуда в более благополучную

(и более дешевую) Францию. Кроме того, в то время в Париже работали самые знаменитые художники; французская столица стала центром и русского искусства. Там уже обосновался Гиршман, коллекционировавший произведения Сомова, и некоторые друзья.

Во второй половине 1920-х Сомов имел достаточно заказов и не беспокоился о деньгах. Показательно: Л. Морган заплатила за свой портрет приблизительно 20 000 франков [77] , в то время как, согласно дневнику художника, пошить костюм у хорошего портного можно было за 1000 франков, а ужин в ресторане стоил около 50-ти. Работы Сомова хорошо продавались на выставках: в частности, в 1928 г. в Брюсселе он продал на сумму, б'Oльшую, чем любой другой экспонент [78] . При этом Сомов платил за съемную парижскую квартиру и фактически содержал Лукьянова, который зарабатывал немного и нерегулярно, а почти все заработанное тратил на платных любовников.

77

См. дневниковые записи от 10 марта и 11 июня 1926 г.

78

Запись от 19 мая 1928 г.

Американский биржевой крах 1929 г. поначалу не слишком сильно повлиял на состояние французской экономики. Его последствия сказались позднее, в тяжелое лично для Сомова время. В 1931-м серьезно заболел Лукьянов: целый год художник тщетно пытался поставить его на ноги, что потребовало множества затрат. В 1934 г., после попытки фашистского переворота во Франции, правительство, пойдя на уступки мятежникам, ввело квоты на рабочие места для иностранцев. Это затронуло семьи многих русских беженцев и косвенно повлияло даже на тех, кого введение квот непосредственно не коснулось, – Сомов не случайно сетует в своем дневнике на бедственное положение эмигрантов [79] . Некоторые из них, в том числе художники, вернулись в Советский Союз: уехал И. Я. Билибин, а также супруги В. И. и В. Ф. Шухаевы, с которыми был дружен наш художник. Сам Сомов остался: хотя заказов стало меньше и оплачивались они хуже, их было достаточно для сытой, хотя и скромной, жизни – большего он теперь, кажется, не желал.

В последние годы особенно заметной сделалась роль давнего друга художника и собирателя его произведений М. В. Брайкевича. Последний занимал пост товарища министра торговли и промышленности во Временном правительстве, а затем одесского городского головы. Ему удалось собрать прекрасную коллекцию мирискусников, в том числе Сомова, но при эвакуации из Одессы Брайкевич не смог взять ее с собой – теперь произведения, среди которых выделяются один из вариантов «Волшебства» и «Пейзаж с радугой» (оба – 1915), находятся в Одесском художественном музее. Обосновавшись в Англии, коллекционер вернулся к первой профессии – сделался инженером – и возобновил свое собрание, которое находится сегодня в музее Эшмолеан в Оксфорде. Оно содержит такие замечательные образцы позднего искусства Сомова, как «Зеркало» (1927), «Русский балет» (1930), два автопортрета (оба – 1928), портрет самого Брайкевича (1934).

79

Запись от 15 октября 1934 г.

После смерти Сомова большинство созданных им произведений, находившихся в его квартире в день кончины, перешли Б. М. Снежковскому. Работы хранились в его семье до 2007 г., когда они были проданы на аукционе «Кристис» в Лондоне [80] .

Окружение

В глазах современников Сомов имел репутацию мизантропа, и эту репутацию он получил не в последнюю очередь благодаря своему искусству. «Сладострастная брезгливость» [81] , «запах гниения» [82] , «одурманивающий яд» [83] , «наваждение, чарующее и больное» [84] – вот что находили в нем критики, и оно вряд ли могло исходить от человека бодрого и благодушного, каковым Сомов, впрочем, не был.

80

См. каталог торгов: The Somov Collection. 28 November 2007. L.: [Christie’s], 2007.

81

Маковский С. К. Страницы художественной критики. Кн. 3. СПб.: Аполлон, 1913. С. 106.

82

Курошев Д. Художник «радуг» и «поцелуев» // Аполлон. 1913. № 9. С. 30.

83

Дмитриев В. Константин Сомов. Опыт исторического определения // Аполлон. 1913. № 9. С. 33.

84

Там же.

Лаконичные наброски воспоминаний А. А. Михайловой о брате сосредоточены именно на неприязни художника к людям [85] : «Он был нелюдим, – поясняет сестра, – не любил больших компаний, его не удовлетворяло даже тогда мое общество [86] , не говоря уже о позднейших временах, когда потеряв близких, мы сблизились еще сильнее» [87] . О трепетном отношении Сомова к близким и внимательном – даже к самым дальним родственникам известно из многих источников. Мемуары Бенуа указывают на нежную детскую дружбу между Сомовым и Д.В. Философовым [88] . Из школьных товарищей Сомов до конца сохранил самую теплую симпатию к Нувелю. Что касается Бенуа, с самого начала знакомства их отношения были переменчивыми: периоды единения, как во время совместного житья в Париже или ранее в Мартышкине, когда оба художника летом 1895 г. писали этюды под Петербургом, перемежались целыми годами будто бы формального знакомства. По мнению Сомова, причиной тому была невнимательность Бенуа, отсутствие к нему подлинного интереса – несколько сцен из дневника, приведенных автором в качестве иллюстраций, подлинно забавны.

85

Подготовительные материалы к работе о Сомове К. А. Михайловой Анны Андреевны. 29.01.1929 – 08.11.1937. ОР ГРМ. Ф. 133. Ед. хр. 79. Л. 16.

86

В рукописи отсутствует указание на время, к которому относится это высказывание.

87

Там же. Л. 18. Подразумевается время после 1909 г.

88

Бенуа. Мои воспоминания. Т. 2. С. 486.

Сомовский антисемитизм выдает себя при самом беглом знакомстве с дневником: не стесняясь в выражениях, автор отмечает неприятные внешние черты, особенности характера и манеру поведения, которые он считает характерно еврейскими. Достаточно упомянуть прозвище, которое он дал матери Г. Л. Гиршман И.И. Леон – Пархатка. Однако Сомова нельзя назвать законченным юдофобом: дневник показывает, сколь много времени художник проводит именно среди евреев, тогда как ему, казалось бы, ничего не стоило прервать большинство таких знакомств. Он отрицательно относился к антисемитской политике нацистской Германии и не стеснялся заявлять об этом собеседникам, высказывавшим противоположные взгляды [89] .

89

См. дневниковые записи за 11 и 23 апреля 1933 г.