Дневник. Том 2

Шапорина Любовь

Мара рассказывала, что им зачитали постановление и затем была «дискуссия». Выступил какой-то жидок и стал поносить Шостаковича. Его освистали и ошикали.

27 февраля. У меня болят глаза, вернее болели, и я решила делать «визиты». Смешно звучит это слово в советской стране.

Давно собиралась и наконец собралась к С.В. Шостакович. Она в очень возбужденном состоянии. «Моего сына убили, убили. Даже двенадцатилетней давности труп леди Макбет извлекли для поношения [208] . И кто же? Свои товарищи артисты, Журавленко и другие. С тех пор он ни одной оперы не написал, теперь он перестанет писать вовсе. Будет сочинять вальсы и польки для кино».

208

В

Постановлении «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» отмечены «антинародные, формалистические извращения в творчестве Д. Шостаковича» и он назван в числе композиторов, которые «придерживаются формалистического, антинародного направления». Вследствие этого (по справке Комитета по делам искусств при Совете министров СССР от 15 марта 1949 г.) сняты с репертуара и запрещены к исполнению следующие произведения Шостаковича: Симфонии 6, 8, 9; Концерт для фортепиано с оркестром; Октет; Соната № 2 для фортепиано; Романсы на стихи английских поэтов; цикл пьес для фортепиано «Афоризмы» (Сталин и космополитизм: Документы Агитпропа ЦК КПСС. 1945 – 1953. М., 2005. С. 314 – 315).

С.В. рассказала, что Д.Д. работает для себя над оперой «Игроки» по Гоголю [209] , его очень пленял сюжет рассказа Куприна «Гамбринус».

На другой день И.И. Канаев, приехавший из Москвы, передал мне письмо от Марии Вениаминовны. Она подавлена всем случившимся, прислала мне 75 рублей на покупку цветов Софье Васильевне и письмо ей. Сегодня я поручение исполнила, и Мара отнесла цветы.

Заходила как-то Елена Ивановна и передавала университетские настроения по поводу постановления ЦК. Большинство приветствуют постановление и радуются, что теперь в филармонии будут чаще давать классиков. Широкая публика не любит современных композиторов.

209

Оперу на сюжет комедии Гоголя «Игроки» Шостакович писал с весны 1942 г., но вскоре прекратил эту работу; сохранились неоконченные партитура и клавир.

Вот до чего люди привыкли ходить на помочах, даже не возмущаются. Это страшно.

28 февраля. Сегодня в Союзе писателей вечер памяти А.Н. Толстого. Я совсем было собралась уходить, как пришла А.А. Ахматова. Я страшно обрадовалась ей. Ей стало лучше, она встала, зашла к Рыбаковым, узнала у них мой адрес.

Московский литфонд предложил ей санаторию и 3000 рублей. Я очень советовала ей воспользоваться этим предложением и поехать.

А.А. рассказала, как она узнала, что к ней в комнату поставили микрофон. Она должна была выступать, кажется, в Доме ученых, и, очевидно, предполагали, что сын уедет с ней вместе. Но сын почему-то остался и услыхал стук над потолком, звук бурава. С потолка в двух местах обсыпалось немного известки, посередине комнаты и на ее подушку. «Я всегда боюсь, что кто-нибудь что-нибудь ляпнет, и поэтому у меня всегда очень напряженное состояние, когда кто-либо приходит».

Мы заговорили о композиторах: с ними обошлись, по ее мнению, мягко и корректно по сравнению с тем постановлением, которое ее касалось.

Никого не обругали. «Обозвать блудницей меня, с сорокалетним писательским стажем…»

На мои слова, что она единственная не каялась и не просила прощения, А.А. ответила: «Мне не предъявили никакого обвинения, и мне не в чем каяться. Я понимаю, что Зощенко написал письмо Сталину. Его обвинили в клевете – он доказывал, что он не клеветник» [210] .

210

Объяснительное письмо Зощенко Сталину от 27 августа 1946 г., начинающееся словами: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я никогда не был антисоветским человеком…», см.: Неизвестная Россия. XX век. I. М., 1992. С. 140 – 142. Здесь же опубликован протокол беседы Зощенко с сотрудником Ленинградского Управления Народного комиссариата госбезопасности от 20 июля 1944 г.; Справка Министерства госбезопасности на Зощенко от 10 августа 1946 г. (накануне постановления от 14 августа); письмо Зощенко

Жданову от 10 октября 1946 (с. 130 – 140, 143 – 144).

По поводу отсутствия ее бюста работы Н. Данько (его взяла Дилакторская, чтобы отлить из гипса) А.А. предостерегала меня быть с ней очень осторожной. Что у Дилакторской не то эротическое, не то патологическое увлечение известным учреждением. Она воспела чекистов в поэме, в комнате стоит статуэтка Дзержинского…

Когда стало известно, что у А.А. был английский профессор, Дилакторская подробно расспрашивала ту даму, которая была тогда же у А.А. и вышла вместе с англичанином, куда он пошел, направо или налево, и уверена ли она, что он не вернулся назад.

И наконец, приглашала ее приехать на казнь немцев, говоря: «Вас очень просят…»

Кругом сексоты. Кого, кого не называют: Ляля Мелик, Анна Ивановна Иоаннисян. Но как проверишь?

Приезжал Вася, пробыл пять дней, сегодня уехал. Он сделал очень хорошие эскизы к «Дни и ночи» Симонова.

Мне стало очень неприятно и неуютно дома. Наташа, продержавшись прилично два с половиной месяца, сейчас как с цепи сорвалась. Груба, бестактна, зла. О детях ни малейшей заботы. Они не мыты уже больше двух месяцев. Она носится по городу закусив удила, не ночует дома. Жалко Васю, но еще больше детей. Как прав был Дмитриев в определении ее сущности. Это не человек.

Какой-то старец на Смоленском кладбище [211] сказал, что в мае будут великие события!

6 марта. Была у Анны Петровны. Она очень расстроена, вернее сказать, возмущена. Она с давних пор знала Н.Г. Хлопина, очень дружила с ним. Ему вскружила голову племянница А.П., дочь Софии Петровны. Свидания происходили тут же, у А.П.

Он расходится с женой, бросает сына; Екатерина Николаевна – двух взрослых детей; две семьи разрушены. И этот очень умный и культурный человек (ему 51 год) ведет себя как старый дурак. А Кате нужны только его деньги и положение.

211

Комплекс кладбищ: старейшее (первые упоминания 1738 г.) православное на Камской ул., д. 24; лютеранское (с 1747 г.), основанное для погребения иностранцев на наб. р. Смоленки, д. 9; армянское (с 1791 г.) на наб. р. Смоленки, д. 29.

Я объяснила Анне Петровне, что Хлопин находится в том опасном возрасте, когда надо бояться «беса полуденного» (Le d'emon de Midi), по роману Бурже.

А.П. потребовала, чтобы С.П. уехала к дочери.

9 марта. 7-го я была у Минны Александровны Янсон, бываю у нее раз в год, когда она справляет чисто по-немецки свой день рождения с вкусным кофе и сладкими пирогами.

А от нее зашла к Дилакторской. Нет, я не верю, чтобы она могла быть сотрудником НКВД. Не верю. Она просто очень наивна. Еще до войны ей и Герману поручили написать о Дзержинском; для этой цели им пришлось познакомиться со старыми чекистами, которым она верит на слово.

Сейчас для поэмы ей понадобились опять сведения от энкавэдэшников, и она несколько раз встречалась с каким-то типом, который, как мне кажется, несколько затронул ее сердце. Она мне прочла целый ряд стихов, посвященных этому герою, которые можно понять либо как шутку, либо как объяснение в любви.

Причем стихи очень неплохие.

Н.Л. их ему послала и удивляется, что он ничего ей не ответил.

Ей за 40 лет. Все это звучит бесконечно наивно.

С Наташей у меня вышел наконец почти скандал. У нее за последнее время вошло в привычку дома не ночевать, причем мне известно, что и у подруг ее в это время нет.

В день приезда Васи она тоже не ночевала дома, – чем уж она объяснила свое отсутствие – не знаю, но все обошлось мирно. Стоило ему уехать – в эту же ночь она вернулась в 4 часа, а на следующий день в 7 часов утра и привела с собой Г. Мосеева. Он быстро ушел. Когда Соня ушла в школу, я Наташе заявила, что ее поведение недопустимо, распутство это или беспутство – мне все равно, но если это будет продолжаться, я напишу Юрию Александровичу и буду просить, чтобы он лишил ее права носить нашу фамилию. Я, дескать, не хочу, чтобы мою фамилию и фамилию моих внуков трепали в грязи. А уж Юрий Александрович сделает это с удовольствием.