Дневник
Шрифт:
К ланчу Полетт приносит наверх еще еды, которую Мисти не ест. Гипс на ноге уже будто разболтался от всего сброшенного ею веса. Слишком много твердой пищи будет значить визит в туалет. Будет значить перерыв в работе. На гипсе почти не осталось белых пятен, — таким количеством цветов и птиц покрыла его Тэбби. Ткань костюма заскорузла от наляпанной краски. Заскорузла и липнет к рукам и груди. Руки — в корке засохших красок. Отравленные.
Плечи болят и щелкают, запястье внутри хрустит. Пальцы, сжимающие простой карандаш, онемели. Шея идет спазмами, по обеим
Глаза залеплены, лицо расслаблено, чтобы не сопротивляться двум кускам липкой ленты, которые сбегают со лба поперек каждого глаза, по щекам к челюсти, потом по шее. Лента удерживает мышцу orbicularis oculi у глаза, главную скуловую в уголке рта, — держит все ее лицевые мышцы расслабленными. С лентой Мисти может разлепить губы только в щелочку. Общаться может — только шепотом.
Тэбби вставляет ей в рот питьевую соломинку, и Мисти всасывает немного воды. Голос Тэбби произносит:
— Что бы ни сталось, говорит бабуля, тебе нужно продолжать художество.
Тэбби утирает своей матери рот, со словами:
— Мне уже скоро будет пора идти, — говорит. — Пожалуйста, не останавливайся, как бы по мне ни соскучилась.
Просит:
— Обещаешь?
А Мисти, не прерывая работу, отзывается:
— Да.
— Как бы на долго я ни ушла? — спрашивает Тэбби.
А Мисти шепчет:
— Обещаю.
5 августа
УСТАТЬ — не значит довести до конца. Проголодаться или натереть руку — тоже. Желание помочиться не должно тебя останавливать. Картина закончена, когда окончена работа карандаша и красок. Телефон не отвлекает. Ничего стороннего не требует твоего внимания. Пока вдохновение приходит — ты продолжаешь и продолжаешь.
Мисти трудится вслепую весь день, а потом карандаш останавливается и она ждет, что Тэбби заберет картину и даст ей чистый лист бумаги. Потом — ничего не происходит.
И Мисти зовет:
— Тэбби?
Нынешним утром Тэбби приколола к халату матери большую брошь — пучок зеленых и красных стекляшек. Потом Тэбби стояла неподвижно, а Мисти пристраивала переливчатое ожерелье крупных розовых поддельных самоцветов дочери на шею. Как статуя. В солнечном свете из окна они искрились ярко, как незабудки и все остальные цветы, пропущенные Тэбби этим летом. Потом Тэбби заклеила матери глаза. Это был последний раз, когда ее видела Мисти.
Мисти снова зовет:
— Тэбби, солнышко?
И — ни звука, ничего. Только шипение и биение каждой волны на пляже. Растопырив пальцы, Мисти тянется и ощупывает воздух вокруг. Впервые за многие дни ее оставили одну.
Эти две полоски липкой ленты берут начало у линии ее волос и сбегают по глазам, огибая челюсть. Указательным и большим пальцем обеих рук Мисти подцепляет ленту сверху и медленно тянет обе полоски, пока они не отдираются полностью. Глаза с трепетом раскрываются. От солнечного
Карандашные штрихи приходят в фокус, черные на белой бумаге.
Это рисунок океана, прибрежной зоны совсем у пляжа. Что-то плывет. Кто-то плавает в воде лицом вниз, — маленькая девочка, разбросав по водной поверхности свои длинные черные волосы.
Черные волосы ее отца.
Твои черные волосы.
Всё — автопортрет.
Всё дневник.
За окном, внизу, на пляже, у края воды ждет толпа людей. Два человека бредут в воде вдоль берега, несут что-то вместе. Что-то блестящее вспыхивает ярко-розовым в солнечном свете.
Поддельный самоцвет. Ожерелье. Это Тэбби они держат за лодыжки и под руки, и ее волосы свисают, прямые и мокрые, в шипящие и бьющиеся о пляж волны.
Толпа отступает.
И громкие шаги приближаются по коридору за дверью спальни. Голос в коридоре произносит:
— У меня наготове.
Два человека несут Тэбби через пляж к гостиничному крыльцу.
Замок на двери спальни щелкает, и дверь распахивается, и за ней доктор Туше и Грэйс. В руке его ярко сверкает капающий шприц.
А Мисти пытается встать, за ней волочится нога в гипсе. Гиря и цепь.
Доктор несется к ней.
А Мисти говорит:
— Там Тэбби. Что-то не так, — Мисти говорит. — На пляже. Мне нужно туда спуститься.
Гипс рвется и тянет ее на пол своим весом. Позади нее трещит мольберт, стеклянный кувшин мутной воды для мытья кистей разбился и рассыпался повсюду вокруг. Грэйс подходит и присаживается рядом, подхватывая ее за руку. Катетер выдернулся из пакета, и вокруг воняет мочой, которая течет на покрывало. Грэйс закатывает рукав ее спецовки.
Твоей старой рабочей рубашки. Заскорузлой от высохшей краски.
— Тебе нельзя спускаться туда в этом состоянии, — возражает доктор. Он сжимает шприц и шлепками поднимает вверх пузырьки воздуха, продолжая:
— В самом деле, Мисти, ты ничем не поможешь.
Грэйс силой выпрямляет руку Мисти, а доктор вонзает иглу.
Ты чувствуешь?
Грэйс держит ее за обе руки, пришпиливая к месту. Брошка из поддельных рубинов раскрылась, и булавка погрузилась Мисти в грудь, — красная кровь на влажных рубинах. Разбитый кувшин. Грэйс и доктор прижимают ее к покрывалу, под ними расплывается ее моча. Пропитывает синюю рубашку и жжет кожу в том месте, где торчит булавка.
Грэйс полусидит на ней. Грэйс сообщает:
— Сейчас Мисти хочет спуститься вниз, — Грэйс не плачет.
Глубоким от замедленных усилий голосом Мисти отзывается:
— Откуда ты, бля, знаешь, чего я хочу?
А Грэйс говорит:
— Из твоего дневника.
Иголка вытащена из руки, и Мисти чувствует, как кто-то протирает кожу в месте укола. Холодное ощущение спирта. Руки подхватывают ее под руки, и тянут, усаживая.
В лице Грэйс мышца levator labii superioris, мышца недовольства, туго стягивает лицо у носа, и она произносит: