Дневник

Преподобный Никон Оптинский

Я показал Батюшке письмо.

— Страшное письмо, — сказал Батюшка, прочитав его. — Мне подумалось, что Господь приездом вашим в Скит отвел вас и от него (студента). И прежде трудно было жить в миру, а теперь почти совсем невозможно. Или неверие и беспечность, или прелесть, если кто старается жить по вере. Благодарите Бога, что вы здесь. Вот он пишет: «Как вы живете?» — Как? Попросту. Да, будем стараться, чтобы в келии у нас все было просто. Простые бревенчатые стены, ну, ничего еще, если и обои есть. А главное, позаботимся, чтобы внутренняя наша келия была проста, чиста, без всяких обоев.

23 сентября 1908 г.

Сейчас, когда я читал в церкви Псалтирь, туда пришел по делам Батюшка.

В ожидании пономаря Батюшка немного поговорил со мной.

— Вот сообщают, — говорил Батюшка, — что в одном монастыре Екатерининской пустыни, недалеко от Москвы, в 10 часов утра убили игумена и его келейника и благополучно ушли. Да, по теперешнему времени им, пожалуй, еще и награду дали бы за ловкость. Теперь как-то особенно стали нападать на монастыри. Но надо ожидать ужасов. Теперь стараются уничтожить смертную казнь. Когда это будет сделано, тогда будут призваны ко власти все прежние «деятели»(кажется, так).

Одна монахиня, уже манатейная, видела сон (или видение, я забыл). Ей явилась Божия Матерь и говорила, что должно ожидать ужасов. Это было в 1899 году. За шесть лет Она предсказывала русскую революцию, что и исполнилось. «Да и вообще, — сказала Она, — этому тленному миру недолго существовать: терпение Моего Сына и Господа истощается». Да, можно и этого ожидать…

Еще стоят монастыри, как какие крепости. Будучи еще мирским, я как-то пожил дней шесть в пещерном Черниговском монастыре, что за Сергиевой Лаврой: готовился, исповедовался, насколько это возможно мирянину, и приобщился. После принятия Святых Тайн мне было отрадно, легко на душе. Передо мной лежала Псалтирь в русском переводе. Я раскрываю и читаю: «Кто введет меня в укрепленный город» (Пс. 59, 11), «во град ограждения» по-славянски. Тогда мне подумалось: да ведь это (то есть монастырь тот) и есть укрепленный город. Потом я посмотрел толкование и действительно оказалось, что это так.

26 сентября 1908 г.

Сегодня день моего рождения, мне исполнилось 20 лет. Помню, в миру на большие праздники: Рождество Христово, Пасху и другие, а также на именины и дни рождения мне бывало скучно, не знал что делать, а без дела, конечно, скучно. Не понимал я, что духовный праздник обязательно требует и утешения духовного, помимо утешения телесного, допустимого, конечно, в меру, а не до забвения всего духовного, как почти всегда бывает в миру. Но я теперь, слава Богу в Скиту.

В миру большинство, даже верующие люди, не верят в существование бесов, а здесь — это несомненная истина.

27 сентября 1908 г.

Один раз, когда я каялся батюшке, что проспал лишнего, час ли или около этого, не помню, Батюшка сказал мне:

— Это вас борет бес уныния. Он всех борет. Борол он и преп. Серафима Саровского, и преп. Ефрема Сирина ^{7} , который составил всем известную молитву: «Господи и Владыко живота моего». Смотрите, что он поставил на первом месте: «Дух праздности», — и, как последствие праздности, «уныния не даждь ми». Это — лютый бес. На вас он нападает сном, а на других уже наяву — унынием, тоской. На кого как может, так и нападает. Ведь вы не можете сказать, что вы находитесь в праздности?

— Да, Батюшка, почти нет минуты свободной.

— Ну, вот он на вас и нападает сном. Ничего, не скорбите.

28 сентября 1908 г.

Я уже писал, что некогда живший у нас в корпусе студент Московской Академии Виталий Степанович Ставитский желает принять монашество. Он говорил о своем намерении Батюшке, и Батюшка благословил. Затем он вскоре уехал и присылает батюшке письмо (это было в начале сентября), что 12 сентября предполагается его постриг в мантию. Батюшка рассказал мне об этом на благословении.

— Вот прислал мне Виталий Степанович письмо, — говорил

Батюшка. — Сообщает, что будет постриг, просит молитв в этот день за себя. «С тех пор, как вы меня благословили, — пишет он, — то радостное состояние души, тот душевный мир, который я ощутил тогда, когда выезжал из вашего Скита, продолжается еще до сих пор». Ведь я тогда на его вопрос о постриге сразу сказал: «Господь благословит». Иногда сомневаешься, не сразу решаешься сказать то или другое, а в этот раз я тотчас же сказал: «Бог благословит». У него настоящий русский, прямой, открытый, рыцарский характер. Из него выйдет хороший инок и хороший епископ. Да и ваше не уйдет. Сейчас, конечно, военная служба помешает, а там можно будет вздохнуть, да и я еще, может быть, протяну. Помоги вам Господи.

Вечером. Сейчас пришел с благословения. Батюшка позвал меня не в очередь, прежде других, пришедших раньше. Я вошел. Батюшка стоял пред не завешенным окном, около икон.

— Смотрите, какая картина, — начал он, указывая на луну, светящую сквозь деревья. Это осталось нам в утешение. Недаром сказал пророк Давид: «Возвеселил мя еси в творении Твоем» (Пс. 91, 5). «Возвеселил мя», — говорит он, хотя это только намек на ту дивную, недомыслимую красоту, которая была создана первоначально. Мы не знаем, какая тогда была луна, какое солнце, какой свет… Все это изменилось по падении. Изменился весь видимый мир. Ангелы не утратили своего первоначального состояния, они не изменились, разве только перемена в том, что они окрепли в борьбе. Диавол же даже после своего падения мог являться на небе, среди блаженных духов, но кроме пронырства и клеветы от него там ничего не было. Вот уж воистину непостижимая благодать и долготерпение Божие. И только когда Христос был распят на кресте, тогда пришел диаволу конец: «Се видех сатану, яко молнию, спадшаго с небес» (см. Лк. 9, 18), — сказал Господь Своим ученикам. Мы не знаем, какие волнения производит диавол среди людей — христиан, магометан, иудеев, — среди небесных планет и других тел. Ученые открывают, что лопнула такая-то комета, померкло такое-то солнце и тому подобное. А почему, неизвестно. У диавола еще осталась ужасная сила. И, воистину, только смирение может противиться этой силе.

5 октября 1908 г.

Как-то вечером на благословении, после исповедания мною моих немощей и прегрешений за истекший день, а, может быть, еще и за прежнее время, Батюшка начал говорить мне о самоукорении. Из батюшкиных слов я вообще заметил и понял, что нужно укорять себя за свои немощи и смиряться, всячески гнать от себя уныние, расслабление. Что бы ни случилось, унывать не надо, а сказать все старцу.

— Бог простит, — говорил Батюшка, — Бог простит. Укоряйте себя. Укорить себя нетрудно, а некоторые и этого не хотят. Перенести укор от брата труднее, а самому укорить себя нетрудно. Хотя если мы и будем укорять себя, но не будем бороться со страстями — будем есть сколько хочется, спать сколько хочется, то такое самоукорение, как незаконное, не принесет пользы. Если же мы укоряем себя, борясь со страстями, хотя и побеждаясь немощью и впадая в согрешения невольно, то такое самоукорение законно. В борьбе со страстями, если и побеждаемся ими, но укоряем себя, каемся, смиряемся и продолжаем бороться, мы непрестанно идем вперед.

Нам осталось одно: смирение. Время суровых подвигов прошло, должно быть, невозвратно. Вот, например, о. Вассиан принимал на себя суровые подвиги, иногда не топил келию, постился всю Четыредесятницу, но, несмотря на все это, никаких дарований не имел. А батюшка о. Макарий и в келии имел обыкновенную температуру, и не постился особенно, и келейников иногда распекал, когда они были виноваты, а за смирение имел много духовных даров — дар исцеления, изгнания бесов, дар прозрения — хотя и не принимал никаких особенных подвигов. Нам и остается только смиряться.