Дневник
Шрифт:
Сейчас более не припоминаю. Это батюшкино слово мне очень понравилось. Говорил Батюшка, что смирение и любовь — самые высокие добродетели, и они должны быть отличительной чертой каждого монаха.
После трапезы Батюшка дал мне прочитать 49–ое поучение в Неделю Православия преп. Феодора Студита (сегодня его память).
— Это такое поучение, что хотя написано полторы тысячи лет назад, его можно вполне отнести к нам. И его, если угодно будет Господу, пройдет еще тысяча лет, будут читать, и не утратит оно своей силы. Так вот, прочтите его. — Я взял книгу к себе в келию и прочел его.
Также утром Батюшка при отправке писем пожелал одной какой-то женщине послать на утешение листочек. Я достал и
— Пожалуй, вы доживете до тех времен, когда так же вот будут мучить опять христиан.
— Да и сейчас ведь мучают, хотя и не столь грубо, — говорю я.
— Нет, я не про такие мучения говорю. Я говорю про мучения, подобные древним.
Помню, дня за 2–3 до призыва Батюшка многое говорил о себе, главным образом, про монашескую жизнь. Говорил Батюшка, как трудно ему приходилось, когда он был рясофорным монахом, какие были на него гонения.
— Я все это говорю вам для того, — говорил Батюшка, — чтобы показать вам, что нам нужно надеяться только на Бога. Иногда приходилось так, что впору уходить из Скита. Но я решил: лучше умереть, чем уйти. Я имел твердую надежду на Бога и Его Пречистую Матерь. Встану бывало перед этой иконой Казанской Божией Матери, помолюсь — и легче мне станет. И кто тогда мог думать, что этот всеми унижаемый послушник через несколько лет будет игуменом Скита и старцем. Поверьте мне, что и сам я ничего подобного в мыслях не имел, да и были другие препятствия, например, болезнь глаз и другие. Вот видите, и предполагать этого нельзя было, но раз такова воля Божия, то так и вышло, никакие препятствия не помешали. Не вотще сказано в псалме: «Не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения» (см. Пс. 145, 3), а надейтесь на Бога. Только эта твердость и вера и помогли мне перенести все это. Но при всех этих скорбях Господь неизреченно утешал меня. Любил я читать св. отцов, а в особенности Псалтирь. И какие глубины иногда открывались мне. Так вот я вам и говорю: всегда надейтесь только на Бога, но никак не на человека. Тогда всякое зло будет отпадать от вас, как отрубленная ветка…
— Есть два монашества: внешнее и внутреннее, — как-то говорил мне Батюшка. — Внешнее, так называемое клобуковое монашество приобрести легко, как св. Иоанн Лествичник пишет: «сделать внешнего монаха легко, но трудно сделаться внутренним монахом». Это внутреннее монашество может быть даже в миру, хотя именно только «может». И об этом-то внутреннем монашестве теперь так редко говорят, почти не имеют никакого понятия…
Хочется записать одну из бесед с Батюшкой о молитве Иисусовой. Помню, тогда я пришел к Батюшке под впечатлением прочитанного из книги «На горах Кавказа».
— Может ли Иисусова молитва быть в человеке страстном?
— Может, — отвечал Батюшка, — может, но вот как: в первый период молитвы Иисусовой страсть, действуя в человеке, побеждает его, а во второй период при всяком возбуждении страсти человек побеждает страсть. Страсть остается в человеке до самой смерти, и бесстрастие может быть только относительное. Это мы можем видеть из того, что многие подвижники, как, например, преп. Иаков, проведя всю жизнь в подвигах, впадали в грех. Кто трудится в молитвенном подвиге, тот, несомненно, ощущает в себе движение страстей. Но в человеке, достигшем внутренней молитвы, страсть подобна покойнику, она уже не может властительски терзать его. И чем молитва сильнее действует в человеке, тем она более утверждается в сердце подвижника, тем всё тише и тише действуют страсти, они как бы спят. Я помню, в Казани был блаженный Николушка. Он говорил, обращаясь к людям доброй жизни: «А что, как покойнички-то? Спят?» Я тогда не понимал смысла этих слов и понял их только здесь, в Скиту, и удивился глубине смысла их. Он именно называл страсти покойниками. Покойник лежит, значит, он существует, а не исчез, ибо мы его видим. Так и страсть в проходящем молитвенный подвиг и достигшем уже внутренней молитвы подобна
— Значит, Батюшка, — говорю я, — я понял так, что при устной молитве Иисусовой страсть может действовать в человеке даже грубо, а при внутренней уже этого быть не может, хотя он и не делается бесстрастным?
— Да, — сказал Батюшка.
А вечером после благословения сказал, что найдет в «Письмах о христианской жизни» еп. Феофана, как действуют страсти в проходящем молитвенный подвиг.
— У него там хорошо сказано об этом, и я, кажется, подчеркнул это.
На мой вопрос, является ли непарение мысли, то есть внимательность, первым даром при всякой молитве или только при молитве Иисусовой, Батюшка ответил, что только в молитве Иисусовой.
А когда я пришел на благословение и стал на колени, Батюшка сам начал говорить:
— Спрашивают: «Как легче спастись?» Один только смиряется, а не трудится, а другой только трудится целый день на всех послушаниях, а не смиряется. С таким вопросом обратились к преп. Варсонофию Великому {11} , а он ответил (я, конечно, говорю приблизительно к его словам): «Чадо, не так ты ставишь вопрос! Что сказано в псалме?». «Виждь смирение мое и труд мой и остави вся грехи моя» (Пс. 24, 18). Отсюда ясно, что истинное смирение никогда не бывает без труда, а истинный труд никогда не бывает без смирения. Одно должно быть необходимо сопровождаемо другим, иначе мы не будем получать никакой пользы. А если будем и трудиться, и смиряться, как сказано в псалме: «Виждь смирение мое и труд мой», — то получим награду — оставление грехов, как сказано: «и остави вся грехи моя». Поэтому необходимо упражняться и в том, и в другом.
Я долго, — продолжал Батюшка, — не мог понять, что такое соединение ума с сердцем. В сущности говоря, это значит соединение всех сил души воедино для устремления их всех к Богу, что невозможно при разъединенности их. Этот закон единения я усматриваю не только в этом случае (в молитве Иисусовой), а везде. Например, когда на войне с врагом не будет у нас сплоченной силы, то враг, нападая то на один отряд, то на другой, вскоре победит всю армию, уничтожая один отряд за другим. Подобно этому и солнце, светя на землю, не может ничего зажечь, ибо лучи его рассыпаются по всей поверхности земли. Но если мы возьмем стекло увеличительное и этим стеклом сосредоточим все лучи в одной точке, то подложенное туда дерево, бумага или еще что-нибудь воспламенятся. То же самое можно сказать о музыке. Какую имеет красоту нота или звук, взятые в отдельности или в беспорядке? Можно сказать, никакой. Но эти же самые звуки в произведениях гениальных художников воспринимают великую силу и красоту. Про живопись и другое я уже не буду говорить.
То есть это такой узел, что сколько его ни развязывай, он все будет узлом. Иисусова молитва не имеет пределов…
Ум, когда упражняется в чтении Священного Писания и молитве и тому подобном, очищается от страстей и просветляется. Когда же он погружен только в земное, то он одебелевает и становится как бы неспособным к пониманию духовного.
Я знал двух братьев, один тогда был врачом, а другой — профессором в Духовной Академии (ныне митрополит Антоний Петербургский). Два брата избрали себе разные дороги и после многих лет разлуки сошлись вместе и начали беседу. Конечно, беседа коснулась и духовной стороны. Все, что говорил врач, было понятно профессору Академии, а что говорил профессор, не мог понять врач, не то, чтобы не хотел, нет — не мог, как ни старался, и попросил брата начать разговор о чем-нибудь ином.
Так что необходимо упражняться в духовном и побеждать все страсти, пока они еще неглубоко укоренились в нас. Страсти легко побеждать в помыслах, но когда они перейдут в слова и дела и укоренятся, то очень трудно, почти невозможно.
И еще много говорил Батюшка, но где же все упомнить, вернее сказать, как все записать?
Читал три поучения еп. Игнатия «О кончине мира». Хороши эти поучения, как и вообще все сочинения этого Святителя Христова.