Дневники Фаулз
Шрифт:
Отпуск в Италии, кажется, устраивается: Денис и Моника, даже Портеры. Все беспокоятся за нас. Это был напряженный, нервный июль. Я не могу спать, не могу сосредоточиться. Сегодня я подписал контракт на «Коллекционера». Но я не могу писать.
31 июля (в Риме)
В Италию с Д. и М., на их машине. Весь этот отпуск организовывался наспех, в последнюю пару недель. То было неясно, окажется ли свободной квартира в Риме, то — сможет ли поехать Д., то — захочет ли присоединиться Подж. До самого отъезда — нескончаемый поток бестолковых писем и телеграмм. Смутная и довольно нелепая потребность довести до сведения Роя, что мы, все вместе, едем в Рим. Не то чтобы Рою и Джуди не льстило подобное повышенное внимание.
Д. и М. недолюбливают французов и симпатизируют итальянцам. По части шарма и общей благожелательности итальянцы явно превосходят французов. Французские же буржуа отвратительны, мало в чем уступая бельгийским и немецким, но при всем том им далеко до наших английских. Мир журнала «Пари матч», по сути, буржуазный. Как бы то ни было, если говорить о народе в целом, я отдаю предпочтение
Не то чтобы итальянцы не выглядели мужественными и сильными — нет, они столь же сильны, сколь итальянки красивы, и гораздо мужественнее французов. Однако, глядя на них, ощущаешь, что это своего рода формальная мужественность; иными словами, пытаясь уловить в их облике силу и твердость характера, делаешь некое внешнее усилие. И то и другое в итальянцев приходится «впитывать». Сила и твердость не вытекают из их натур как нечто неотъемлемое, как у испанцев и греков, не отпечатываются на их лицах.
Такое впечатление усугубляется и тем, как обособленно от женщин ведут себя на людях итальянцы. Пока первые, из вечера в вечер выходя на passegiata [694] , неторопливо фланируют парами, они сидят или стоят, сбиваясь в маленькие однополые группки. Это выглядит театрально, надуманно — как на фоне свободы отношений между полами в англосаксонском мире или Скандинавии, так и по сравнению с тесно приникшими к своим избранникам андалузскими крестьянками или совершенно бесправными в мужском обществе гречанками.
694
Прогулку (ит.).
Италия — страна распростертых объятий, слишком мягкая, слишком податливая, на мой вкус. Нельзя сказать, чтобы я сожалел о том, что она существует: как-никак она основополагающий ингредиент европейского бульона. Масло, жир. Но ей недостает острого вкуса мяса или овощей.
Через Сестриере въезжаем в Италию. Просто ужасно, что путешествуешь по стране, на языке которой хоть чуть-чуть не говоришь. Глаз намного опережает рассудок. В итоге — то и дело раздающиеся в машине смешки.
Мы остановились в Пинероло, скучном городишке. Ночь провели в гостинице с балконом, выходящим на рынок. В шесть утра — неразборчивый пьемонтский говор. Завтракаем, и наполовину не разобравшись в меню. Alla milanese [695] означает всего-навсего шницель; как тут не разочароваться.
695
По-милански (ит.).
Итальянская еда, на самом элементарном уровне, гораздо лучше французской. Почти все подают хорошо приготовленным. Но набор блюд слишком однообразен. На пути в Рим во всех ресторанах подают одно и то же.
12 августа
В каком-то смысле Рим разочаровывает. Не знаю почему, но мне он напоминает Джеймсвилль. Пинчио разочаровал меня, оказавшись не той огромной пологой террасой, какую я вообразил, читая Джеймса, а Колизей вовсе не то место, где Хадсон повстречал княгиню Казамассиму [696] . Колизей отвратителен: судя по его ночной вони, это гигантский общественный туалет, кишащий юными фарцовщиками и бродягами. Он — все, что так отвращает в древнем Риме: необозримое давящее здание, просторная пыточная камера в стиле барокко. В нем невозможно не думать о бесконечно страдавших здесь людях и животных — игрушках цивилизации, поглощенной не стремлением к культуре, а жаждой развлекать любой ценой. Убийство и боль как способ вызвать веселость. И омерзительная вульгарность: нескончаемый мир телезрелища, мусорной пьесы, спонсируемой фирмой по выпуску моющих средств, безвкусной, претенциозной, дешевой, фальшивой…
696
Дж. Ф. размышляет о первом романе Генри Джеймса «Родрик Хадсон», повествующем об американском живописце, направляющемся в Рим со своим богатым покровителем. Там он влюбляется в ослепительную красавицу Кристину Лайт, по настоянию своей семьи выходящую замуж за князя Казамассиму.
Безобразен и собор Святого Петра, разлегшийся как чудовищный краб и простерший свои колонны-клешни, готовые ухватить тебя и забросить в черную пасть Великой католической лжи. От него веет обманом; если наш главный штаб не меньших размеров, значит, мы правы. Он порождает раскол церквей как сыпь, как аллергию на клубнику.
13 августа
Направляемся в Тиволи. Вид очень приятный, особенно когда поднимаются горы — по мере того как удаляешься на восток от Рима. Едва минуешь Тиволи, оказываясь на дороге Авеццано, как окрестности становятся
697
Средневековый городок на холмах в пятидесяти километрах от Рима. Прямо на выезде из него находятся развалины виллы Горация.
698
Имеется в виду Гилберт Хайгет (1906–1978), в чьей книге «Поэты на лоне природы» (1957) рассказывается о паломничестве автора по местам, связанным с жизнью и творчеством семи римских поэтов.
Вот сабинская вилла Горация [699] («о rus, quando ego te aspiciam» [700] : ну, неудивительно, что ему так хотелось ее увидеть. Как во время оно, стоит она в небольшом фруктовом саду, разместившемся на нечаянной плоской поляне среди холмов, прохладная, тихая, просторная, так контрастирующая с давящими зодческими гигантами Рима эпохи Августа. Изысканное место у подножия сада. Само строение не так уж интересно. «Его» спальня, «его» триклиний:, обычные атрибуты патрицианского комфорта. Воображение достраивает очаровательный нимфеум: четыре фонтана, цветы, внутренний дворик с колоннами, пруд для разведения рыбы, piscina [701] . Нас сопровождает приятный пожилой экскурсовод — хотя как раз в таких местах видеть его нет желания. Здесь впору бродить весь день, просто наслаждаясь тем, что находишься в тех местах, где жил Гораций. И Меценат, и Вергилий. Присутствие Горация, явственное, близкое, ощущаешь в травах, в атмосфере, в цикадах и огромных рыжих и красных шершнях, летящих на липкие стебли олив; по каменной дорожке спускаешься к источнику Бандузии: струе холодной воды — «potabile та fredissima» [702] , подсказывает экскурсовод. Загадочные saxis cavis [703] обретают смысл: вода бьет из кромки узкого одетого мхом горного ледника высотой около десяти футов и стекает крест-накрест тоненькими струйками в маленький, засоренный водными растениями резервуар. Громадные водные чертополохи высотой восемь футов. Здесь буквально ничего не изменилось.
699
Гораций. Сатиры, 2:6 (пер. М. Дмитриева).
700
О, когда ж я увижу поля! (лат.)
701
Умывальня (лат.).
702
Годной для питья, но ледяной (лат.).
703
В одной из своих од (3:13) Гораций воспевает «источник Бандузии», возможно, находившийся в его сабинском поместье, и упоминает saxis cavis — окружавшие его полые камни.
Движемся восвояси; над отсвечивающими темной синевой горами повисла огромная, цвета сливочного масла луна, озаряющая Тиволи, а потом и Рим; таково омерзительное возвращение в 1962 год.
Пропасть между Горацием и его слугами. Их абсолютная неспособность понять его стихи: иначе они бы до сих пор пребывали в мире многоударной народной поэзии, поэзии Плавта и Энния. Их странный римский хозяин, извергающий поток ломаных слов. Его силлабика, наверное, казалась им таким же безумием, как музыка Веберна — автобусному кондуктору в Бэлхеме; чистым сумасшествием. Так что уж если Гораций ощущал потребность отправиться в Рим и в Тиволи, то для того, чтобы быть услышанным; так же и с Марциалом и Ювеналом. Сам выбор слов против воли гнал их в город, который они презирали.
Римское небо на закате. Персиковые, янтарные, лимонные, розоватые тона, сливаясь с синими, дымчато-серыми, тонут друг в друге. В этот момент городу можно простить все. Скользящие летучие мыши и ласкающий понентино [704] . Чем бы без него был Рим, не представляю. Невозможно вообразить. Так что мы в долгу перед городом за этот ветер.
16 августа
Д. и М. отправились обратно в Англию. Не так уж преждевременно, если сказать честно. По отношению к Денису невозможно не чувствовать симпатию и жалость, но быть терпеливым с Моникой нелегко. Ради Дениса мы старались как могли, однако временами равновесие держалось на волоске.
704
Западный ветер, в полуденные часы поднимающийся с Тирренского моря и приносящий в город прохладу