Дневники Кэрри
Шрифт:
— Моя маленькая девочка, — начинает рыдать она, завидев нас.
Она отставляет стакан с выпивкой и лед и тянется к нам. У нас нет другого выбора, кроме как взять ее за руки.
— Она же еще маленькая девочка.
— Да не такая уж и маленькая, — ворчит Мэк Келлер.
— А что, если их похитили? — спрашивает Конни, часто моргая. — Что, если они лежат где-то в канаве?..
— Заканчивай, Конни, — говорит Мэк Келлер. — Они взяли машину и поехали куда-то пить. Когда Шерил вернется, задам ей трепку. Вот и все.
Папа тем временем под благовидным предлогом высвободился из цепких рук Конни
— Вы в полицию звонили?
— А зачем ее вмешивать? — спрашивает Мэк Келлер. — От них одни неприятности. Кроме того, заявления о пропаже людей не принимаются в течение, по крайней мере, двадцати четырех часов.
— Когда их уже может не быть в живых! — кричит Конни.
Она тяжело дышит и прикладывает руку к сердцу.
— Вот что я получаю за свою жалкую жизнь. Моя дочь — малолетняя преступница, а муж — пьяница и бездельник.
— Хочешь по мозгам получить? — спрашивает Мэк Келлер. — Я же сказал, чтобы ты заткнулась.
Мы с отцом в ужасе переглядываемся.
— Думаю, нам нужно начать их искать, — говорю я, глядя на часы. — Сейчас десять сорок пять. Их нет уже не менее трех часов…
— За это время они могли доехать до Бостона! — восклицает Конни. Она смотрит на мужа.
— Я возвращаюсь в «Эмеральд», — заявляет он. Видя наши шокированные физиономии, он ухмыляется. — В конце концов, это не мой ребенок. А меня ждет в баре мужик, которого зовут Джек Дэниэлс.
Отец, Конни и я ездим по городу, разыскивая Доррит и Шерил. Мы ищем в полях, в «Кантри-Клаб» и в нескольких маленьких барах, известных Конни. Ни мне, ни отцу совершенно непонятно, впрочем, почему Конни думает, что кто-то, будет наливать алкоголь тринадцатилетним девочкам. Тем не менее мы продолжаем бесплодные поиски и сдаемся только к двум часам ночи.
— Вы нашли ее? — визжит полная надежды Мисси, когда мы входим в дом.
— Нет.
— Что же нам делать?
— А что мы можем сделать?
— Как это могло случиться? — плачет Мисси.
— Не знаю. Если она не вернется к шести часам утра, идем в полицию.
В течение некоторого времени мы стоим в напряженном молчании, потом я на цыпочках отправляюсь туда, где уединился папа, чтобы предаться страданиям в одиночестве. Он сидит на диване и медленно листает страницы семейного альбома, который завела мама, когда они обручились. Я возвращаюсь в кухню, чтобы подкрепиться перед долгой и трудной ночью. Достаю из холодильника хлеб, сыр и майонез, чтобы приготовить сэндвич.
Звонит телефон.
Звонок раздается так громко и пронзительно, что, кажется, от него невозможно укрыться. Я бросаю хлеб и хватаю трубку.
— Кэрри? — Я слышу мужской голос.
— Джордж? — спрашиваю я в крайнем удивлении. Потом наступает разочарование, которое сменяется злостью. Зачем Джордж звонит так поздно? Полночь давно прошла, и Новый год уже наступил. Должно быть, он пьян.
— Джордж, сейчас неподходящее время…
— Тут кое-кто хочет поговорить с тобой, — перебивает он меня.
— Кто?
— С Новым годом, — говорит на том конце Доррит, хихикая в трубку.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Строгая изоляция в Бралькатрасе
Все
Я знаю, что нужно поступить так, как положено. И чем раньше ты поступаешь, как положено, тем лучше. Ты перешагиваешь через препятствие, и тебе больше не о чем беспокоиться.
Но кто так поступает в реальной жизни? На деле ты откладываешь, потом сидишь и думаешь об этом, потом еще раз даешь себе отсрочку, снова думаешь, пока муха не вырастает у тебя в голове до размеров слона. Да это же просто телефонный звонок, говорю я себе.
Но находится громадное количество невероятно важных вещей, которыми я просто обязана озаботиться, прежде чем сделать звонок. Например, совершенно необходимо помыть пол в комнате над гаражом. Там я и нахожусь, одетая в жакет из овечьей шерсти, накидку из меха норки и пушистые варежки. Накидка принадлежала бабушке, она сделана по тогдашней ужасающей моде, — шкурки животных с каждого конца венчают головки и маленькие лапки несчастных животных. Я прикладываю головки норок друг к другу и делаю вид, словно они умеют разговаривать:
— Привет.
— Как дела?
— Не очень здорово. Кто-то отрезал у меня хвост и задние лапы.
— Гм… Кому нужен хвост, хотела бы я знать?
Я нашла накидку, когда рылась в старой коробке, набитой вещами бабушки. Помимо накидки в коробке оказалась целая россыпь прекрасных фантастических старых шляп, с вуалями и перьями. Я надела одну из них и спустила вуаль себе на нос. Сделав это, я представила, как иду по Пятой авеню в «Плаза» на завтрак и по дороге останавливаюсь перед витриной «Тиффани».
Не снимая шляпы с головы, я отставляю в сторону еще несколько коробок. Я что-то ищу, но не знаю что. Когда найду — узнаю.
В нос бьет запах плесени, идущий от старых картонных ящиков. Я открываю один из них, на боку его красуется полустертый логотип производителя консервированной кукурузы «Дель Монте». Бабушка всегда называла себя «великой читательницей», хотя ее пристрастия ограничивались романами на любовную тему и греческой: мифологией. Летом мы отдыхали в ее коттедже у моря. Я вместе с ней жадно читала романы, проглатывая их, словно пирожки, и думала о том, как однажды стану писательницей. Я пролистывала книги до конца и разглядывала фотографии авторов с высокими прическами, возлежащих на шезлонгах или кроватях с балдахинами. Эти женщины-писательницы, я знала, были фантастически богаты, в отличие от героинь их романов, зарабатывали деньги самостоятельно, не нуждались в мужчинах, которые могли прийти им на помощь. Мысль о Том, чтобы примкнуть к рядам этих писательниц, наполнила меня возбуждением, почти сексуальным таким пугающим. Еще бы, если женщина способна позаботиться о себе, зачем вообще ей мужчина? Захочет ли она делить с ним кров? И если ей не нужен мужчина, какой женщиной она будет? Да и вообще, останется ли она женщиной? Ведь если ты — женщина, в сущности, все, что тебе нужно, — это мужчина. Кажется, мне было тогда около восьми лет, может быть, десять. Хотя, может, и двенадцать, вдыхать запах этих старых книг — все равно это дышать тем же воздухом, которым я дышала в детстве. С тех пор я усвоила одну вещь: не важно, что происходит, но мне, вероятно, мужчина нужен будет всегда. В этом, наверное, есть что-то жалкое?