Дневники Льва Толстого
Шрифт:
Откуда вообще взялась индивидуальность (она форма современного рабства), когда она сложилась (в конце античности), разбор этого оставляем на потом.
Так что европейское расписание пристрастно и имеет перекос в сторону видимого тела, со слепотой к его невидимому полю.
Вспоминаете? Небесные тела в космологии Толстого состоят из равноправных видимого тела и невидимого тела и плотно прикасаются друг к другу поверхностями невидимых тел, не оставляя никакого незанятого пространства.
Попробуйте увидеть бытие без координат пространства и времени, без пустого пространства, заполненным, и без индивидуальностей, т. е. в сплошной связи всего со всем.
Устройство человека сложнее чем устройство червяка. Но мы сложности видим в том, что мы имеем, а сложность червяка для человека мы не понимаем.
Я ли веду собаку на охоту, или она меня? Это может быть
Вы говорите, что железная дорога построена для развития и т. д., а я говорю, что для того, чтобы наконец разрушить муравейную кочку, к[оторая] разрасталась в ущерб другим.
Опять цель торговли, военная и т. д. и цель разрушения завоевательной кочки суть одна из милиардов целей, к[оторых] достигает дорога или всякое действие — событие. — […]
В ряду существ нет градаций — есть бесконечность, т. е. неизвестность, а существа, как мы, обреченные на индивидуальность, не могут видеть ничего иначе, как шаром и кругом, к[оторого] мы центр. Отнимите индивидуальность, и мы всё (Записная книжка № 4, 21.7.1870 // 48: 128).
И в сплошной скованности, в этом мире без пустот, с равным и бесконечным напором бытия со всех сторон.
Замечательно, как силен не высказываемый заговор людей о том, чтобы скрыть сознание своей несвободы. И нельзя иначе (там же, 28.10.1870 // 48: 129).
Трудно освоиться в пейзаже без метрики. Не теряя темпа, перейдем к той же самой мысли, но уже в космологии.
Критика. — Натур[альная] Филос[офия]
Притяжение тел обратно пропорци[онально] расстоянию.
Спрашиваешь: расстоянию от чего?
Ньютон говорит: от центра шара или центра тяжести.
Стало быть, притягиваются не тела, а известные центры чего-то (Записная книжка № 4, 1872 // 48: 130).
Тела берутся в законах Ньютона как точечные массы. Предполагается следовательно что они уже сплотились, сгруппировались так, что осталось теперь только определить их центр. Не так ли? И потом оперировать точечной массой.
Нужна медвежья хватка, чтобы поступить как Толстой. Вышневолоцкая медведица его учила. Тело собрано вокруг центра, эта материя, эта масса, это вещество. Почему собрано вокруг центра это тело, а не все тела? Что помешало в космосе центростремительной силе, если она собрала одно тело, собрать все другие? Тогда был бы один центр единого космического тела.
Кто думает что так?
Вообразите центр без окружности, периферии, которой нет, потому что центр всё втянул в себя.
Если центр перестанет быть в центре, то он перестанет быть везде.
Всё или смешается в хаос, или нет.
Хаоса не будет, потому что сохранится полярность легкого, светового, и тяжелого, плотного. Космос упорядочен этим различием. Космос везде вещество, и в движении (покоя нет).
Всё мироздание состоит из движущихся частей материи различной формы. Соединения по различным сторонам дают бесконечное разнообразие плоскостей. Более плотное тело по закону непроницаемости отталкивает менее плотное. Более плотное соединение разрывает менее плотное. Два тела равной плотности при общем движении должны соединиться (Записная книжка № 4, 1872 // 48: 133).
Соединятся, потому что снизу, от большей плотности, испытают давление, а упасть вверх не смогут. Все тела пористые впускают внутрь себя другие. Самое проникающее — свет, который в своем самом чистом виде особая, уникальная материя, так что может быть даже и вовсе не материя. Ее источник солнце, которое Толстой пишет со строчной, т. е. солнце как свет, или энергия.
Гипотеза. Лучи солнца проникают более или менее (световые, тепловые) все тела и некот[орые] очевидно. Проникновение есть деление {т. е. солнце создает поры в веществе, облегчает его}.
Солнечная материя в лучах разрывает всю другую материю и делает ее более или менее делимою. —
Солнечная материя непроницаема для самой себя и для всякой другой материи, но сама проницает всю материю.
Всё бесконечное различие тел между собою объясняется большим или меньшим проникновением тел лучами.
Всё бесконечное движение тел объясняется законом. Наипростейшее выражение этого закона следующее:
Вся материя (вообразив ее неподвижною вокруг солнца) протыкана лучами солнца, чем дальше, тем меньше, чем ближе, тем больше. Вся материя приведена в движение (положим
[…] На вопрос о том, есть ли тепло — тело или движение частиц? Я отвечу: тепло — тело, но не материальное, а солнечное, тепло — движение, но не частиц, а самих лучей (Записная книжка № 4, 16.3.1872 // 48: 150–151).
Через две недели (или, если он не ошибся в записи даты, через полтора месяца) Толстой приходит к большей определенности. Мир упрощается собственно до солнца и еще-не-солнца. Солнце как сердце космоса колеблется и этим всё приводит в движение.
Одна материя — всё в нашем мире — газ, железо, камень.
Другая материя — солнце, находящееся в середине. Солнце не кончается тем, что мы видим. Мы в солнце.
Солнце шар. Частицы, его составляющие, плотнее в середине, реже по закону радиусов и дуг.
Проникая материю нашего мира, оно делает тела тем смещеннее с своей материей, т. е. реже относительно нашей{!} материи, чем ближе к солнцу. Тем более скрытого тепла, чем ближе к солнцу, от газа водорода до железа. — Тела все одни {подразумевается однородность нашего мира, не солнечного, тонкого и проникающего при своей непроницаемости}, разница только в том, на какой ступени радиуса они от солнца. Чаще или реже проникнуты.
{Рисунок лучей, проходящих через концентрические сегменты}
[…] Движение солнца, к[оторое] есть вероятно тоже колебание сфер. При движении солнца изменяется центр и состав материи.
Из того движение земли и вращение. — Слои стремятся к центральности {31.3.1872, помечено 31 Апреля; отсюда можно видеть степень неотредактированности, Толстой возникал только в редакциях, и здесь, в этом увлечении физикой, вместо редакции — изменение глаз по мере записей} (48: 158–159).
T. e. к центру-солнцу. От него всё, и к нему всё стремится упасть, но не из-за тяготения — тяготения нет, — а из-за сфер плотности: они разные, и чужой плотностью тела выталкиваются туда, где их плотность. Солнце наконец получает все ключи ко всем событиям. Сегодня текст, а 5 декабря толкование.
Земля не двигалась. Солнце двинулось и дало земле паралельно круглое движение. И другое, зависящее от того, что земля подставляла разгоряченную сторону.
Тело земли слилось бы с солнцем; но движение и вращение. Солнце водит землю вокруг себя своими лучами и вертит из своей оси теми же лучами. Общая плотность земли равна соответствующей дуге.
Я беру 8 частей водороду и 1 ч[асть] кислороду и заключаю в пузырь. Пузырь стремится упасть кверху. Я беру кусок холодного железа. Железо стремится упасть книзу […]
[…] Всё, что падает, падает кверху или вниз и перестает падать только тогда, когда встречает препятствие.
[…] Есть ли какое-нибудь явление, составляющее исключение? Нет. Всё стремится вверх или вниз; и всё, смотря по степени теплоты, может стремиться вверх или вниз (там же, 160–161).
13
5 декабря 2000
Натурфилософия Толстого шокирует. Она непонятна. В ней нет того, с чего начинается всякое естественнонаучное мировоззрение: нет просто понятия Вселенной. Не от чего отправляться. Нет коробки, которая изначально как-то дана и в которой потом взрывается, сволакивается, вообще как-то принимает форму вещество. О ньютоновских небесных телах Толстой пренебрежительно говорит «стклянки», имея в виду как раз кем-то заранее заготовленные пробирки. Солнце вставлено в такую пробирку Ньютоном, а для Толстого оно разметнулось светом и лучами, только временно будучи отделено от других солнц, во всяком случае так, что ни в какую пробирку нельзя взять: мы просто не знаем всего о солнце, о всех его лучах, отчасти нематериальных, чтобы очертить, где оно кончается.
Из-за того, главное, что мы впали несколько веков назад в коперниканство, которое оказалось легче и удобнее чем одноцентровость античности и средневековья, у нас — примерно как утратилась способность, из-за записи и магнитофона, запоминать буквально большие куски речи — атрофировалось чувство верха и низа, для античности само собой разумеющееся (это всё исторические сдвиги такого рода, как неспособность античности справиться с бесконечно малыми, как отказ античности анатомировать тела), мы не можем прочитать Толстого, у которого вдруг опять безусловные верх и низ есть, без собирания сведений об античном верхе и низе. Это потребует много времени, сейчас это некстати, я обещаю это себе на потом или уже на том свете понять. Толстой в своей натурфилософии пусть останется пока для нас непонятым.