Дневники св. Николая Японского. Том ?II

Святитель Японский Николай Дмитриевич

Всенощная поется здесь без ирмосов. Служит о. Петр плохо. Читает Илья Сато небрежно и спешно.

14/26 июня 1898. Воскресенье.

В Одавара.

С девяти часов о. Петр Кано служил Обедницу. — «Почему не Обедню?» — спросил его вчера. — «Просфор не заготовлено, так как собирался в это воскресенье быть в отлучке, по Церквам». Просфоры ныне печет сам о. Петр, ибо его «квайя» Лука Мацуо, прежде исполнявший это, сделался врагом о. Петра, расстроемый своим родственником Михаилом Кометани. После службы и креста я сказал поучение о беспрерывном служении Богу на текст из сегодняшнего Евангелия «Не можете двум господинам работати». Кончивши, хотел приступить к раздаче «тоохёо» бывшим в Церкви. Но тут выступили один за другим: Петр Дзимбо, трясущийся от гнева и волнения, Михаил Кометани, у которого, несмотря на все мои старания умягчить его, лицо все больше и больше портилось, и ныне явилось таким ожесточенно злобным, что я изумился и потерял всякую надежду на него, Лука Мацуо, которого я в первый раз ныне видел в Церкви, Илья Камеи, земледел, с лицом чисто разбойничьим,

которого я и совсем в первый раз видел и еще два–три с ними, и разговаривали так грубо, гневно, неприлично храму Божию, что я старался только успокоить и утишить их. Все они, впрочем, сказали немного, — нынешние «тоохёо» пристрастны, и потому они не примут их, а отныне уходят, чтобы всем вместе умереть. Я сначала подумал, что и в самом деле этот гневный Дзимбо, или разбойник Камеи бросятся в колодезь или распорют себе брюхо; это меня не остановило сказать им: «Делайте, что хотите», — да и что бы я мог в отвращение их безумства? Подчинить Церковь и себя их капризу? То есть убить Церковь в угоду им? Избави Бог! Промелькнуло у меня в голове, что неприятно будет следствие и возня с японскими чиновниками, — но что делать! Я сказал громко: «Так как явные противники о. Петра отказываются от участия в раздаче „тоохёо”, то мы сами это сделаем, и они уже не имеют права что–либо сказать потом в нарекание нам», — и стал вызывать к себе трех, которые вчера были избраны из сторонников о. Петра для разнесения «тоохёо», чтобы передать им оставшиеся от раздачи мною находящимся в Церкви «тоохёо»; но едва–едва, побуждаемые другими, они выползли из толпы и приблизились ко мне; можно было судить поэтому как слабы духом сторонники о. Петра и как, напротив, наглы и способны запугивать его противники. — Скоро я, впрочем, догадался, что их «иду умереть» значит «выхожу из Церкви». Что ж! Господь с ними! Это значит только, что для них не дело Божие, не спасение души дорого, а каприз их и своеволие дороги им больше всего. — Между тем я передал оставшиеся «тоохёо» трем, наказал им строго при разноске и раздаче отнюдь не употреблять уговоров и убеждений написать то в них, что им — разносчикам — нравится, а только то, что получающий «тоохёо» считает в глубине своей совести, пред Богом, справедливым и желательным, и вернулся в комнату. Здесь скоро стали подавать мне запечатанные пакетики с «тоохёо» — те, которым я роздал, и их до полдня набралось двадцать четыре; но восемь и потом из деревни Мацида, где Петр Камия, пять принесли не принятых, — что же будешь делать с людьми, которые на простой вопрос не хотят ответить ни «да», ни «нет»! Тем они только сами себя лишают права участвовать отныне в деле священника. Пришли ко мне в комнату и некоторые благочестивые христиане, рады, что дело о священнике принимает благоприятный оборот; между прочими тот старикашка, о котором с таким восхищением рассказывал о. Павел Савабе: «И восьмидесятилетний старик встал “кирицу”, “ёй–амбай”, говорит, “как легко теперь стало, когда решили «переменить» священника”». Ныне он говорил наоборот: «Как радуюсь я, что останется о. Петр в Одавара». (Хоть еще совсем неизвестно). Мария Такахаси, получившая крещение от меня в Токио двадцать лет назад тому (Мейдзи 9 нен) вчера и сегодня долго рассказывала, как шли здесь дела и дошло до нынешнего расстройства. Сидевшие здесь старики дополняли и подтверждали ее рассказ. Эта христианка, кажется, лучшая по уму и благочестию из всего здешнего стада мужчин и женщин.

Сходили с о. Петром в первом часу пообедать в гостиницу, где готовят по–иностранному. Вернувшись, застал еще шесть «тоохёо» на столе. В пятом часу приехал из Токио, по пути в Тоносава, для наблюдения за постройкой, Моисей Кавамура и опечалил известием, что вчера, в восемь часов утра, в Семинарии произошел пожар, к счастию, усмотренный весьма скоро и несколько испортивший только одну комнату: дрянной семинарист Павел Юусе положил в комод незагашенную папироску, или трубку, отчего и затеялось. Беда с этим дрянным народом!

15/27 июня 1898. Понедельник.

В Одавара.

Утром, в восемь часов, сходили к больному часовщику Фоме и отслужили молебен Пресвятой Богородице о его выздоровлении. Потом были в доме покойника Гедеона Накацугава у его вдовы; зять еще язычник, потому и двое детей не крещены, но, по–видимому, расположен к христианству, и потому я обещал ему прислать христианских книг из Токио; производство «таби» (носков), кажется, он не опустил после Гедеона.

До полдня не доставили «тоохёо» из тринадцати домов, и потому я отправил разносчиков собрать их, а сам отправился в Тоносава, пообедал у Фудзия и потом на своем месте с Моисеем Кавамура подробно осматривал ремонтные работы по молитвенному дому. Потом задумали мы из остающегося старого леса построить небольшое здание (3 + 5 кен) у дома для столовой учащихся, когда они бывают здесь на каникулах. — Михей раздосадовал, отзываясь недосугом на мое приказание высушить в ясный день и выбить татами, очистив их от множества блох, на которых жалуются тут же лежащие два больных ученика. Велел Моисею Кавамура присмотреть, чтобы в три дня, если будет хорошая погода, Михей непременно это сделал, иначе пусть уходит, — на место его будет другой; главной своей обязанности не хочет исполнять, отзываясь недосугом, — что может быть глупей этого!

Вернувшись в шесть часов в Одавара, нашел, что «тоохёо» все собраны, кроме двух, так как получивших оные отыскать не могли. Сорок один «тоохёо» запечатан; двадцать шесть возвращены без отметок и незапечатанными; между прочим, и из дома, где мы служили сегодня молебен; это все мутители Церкви или запуганные ими.

Так как сказано было мною, чтобы с заходом солнца (час, всякому видный) шли в Церковь, а чрез час после захода будет открытие «тоохёо», то, по мере стемнения, стали собираться в Церковь. Тут же один из противников о. Петра, бывший «сооси» Хироисе, вытащил Иоанна Инаба из церковного двора и побил. Это достаточно обнаружило характер противников. В половине девятого часа я вышел в Церковь; было человек пятьдесят с

детьми и певчими–подростками. Совершили краткое молитвословие, как бывает пред открытием заседаний; после чего я снял эпитрахиль и омофор, сел к столу, отдал катихизатору Илье Сато, расположившемуся около меня с японским столиком и письменными принадлежностями, «тоохёо» пересчитать, что он и сделал и провозгласил: «Сорок один». Я стал открывать конверты и передавать Илье для отметок то, что в них означено, откладывая в сторону части бумажки с именами надписавших, не читая их сам и никому не давая взглянуть на них. Два «тоохёо» оказались обманными, — запечатаны без всякой надписи, — их мы отложили в сторону, как негодные. Из других тридцати девяти только один пакет дал надпись «каеру», все тридцать восемь единогласно были за оставление о. Петра Кано по–прежнему в Одавара. Он и провозглашен остающимся здесь священником, по единогласному почти желанию благонамеренных христиан. Враги его со всеми завлеченными ими — всего двадцать восемь домов, — если бы и подали «тоохёо» в пользу изгнания его из Одавара, все же были бы в значительном меньшинстве. Но так как они и того не сделали, а просто отказались отвечать на простой и прямой вопрос епископа «желают или нет о. Кано священником в Одавара», — поступок, судя по–светски, очень невежливый, по–церковному, — составляющий противление церковной законной власти, — то их нерасположение к о. Петру совсем не принимается во внимание, как будто ничего такого не было на свете, и отныне они лишаются всякого права голоса в деле, касающемся священника. — Все присутствующие в Церкви были очень рады, что дело так блистательно кончилось в пользу о. Петра; только катихизатор Илья Сато, видимо, был смущен и опечален. Я дал несколько наставлений, как, по Христовой заповеди, обращаться с противляющимися Церкви, — отнюдь не отвечать на их злословие, а кротостию и тихостию стараться вразумить их. Так, наверное, можно возвратить Церкви увлеченных, из коих иные прямо говорили, возвращая пустые «тоохёо»: «Мы не против о. Петра, но нам так велят», — Что до вчинателей смуты, то у них подкладка, по уверению всех, весьма черная: удалить священника, на имя которого записана церковная земля, чтобы потом храм перенести в трущобу, а церковную землю, находящуюся на столь видном месте, продать весьма дорого в свою пользу. Таковы, как видно, замыслы Михаила Кометани, Иова Уеда, старого плута, хотевшего надуть Церковь еще при постройке храма, Ильи Мацуо, Хироисе и других. Этих едва ли возможно вразумить. И Господь с ними! Благодарение Богу за то, что на этот раз не удалось им наложить узы на Церковь.

16/28 июня 1898. Вторник.

В Одавара и Токио.

Утром оказалось, что Лука Такахаси, один из лучших приверженцев Петра, ночевал в доме о. Петра, чтобы охранять меня от могущих быть нападений со стороны раздраженных ныне противников о. Петра. Очень нужен! Как будто мы не под Богом ходим, коли Божие дело тщимся делать! Тем не менее о. Петр Кано и тот же Такахаси проводили меня до Кодзу, — в тех же видах охранения.

В Токио домой прибыл в десятом часу утра. Нашел все благополучно, кроме маленького пожара в Семинарии. Велел ученику Юусе выселиться в город, — буду давать ему по четыре ены на содержание, чтобы не держать такого дрянного в здании Семинарии, — это будет и наказанием ему. Петр Исигаме переходит на службу в Посольство, но хочет удержать и жалованье, получаемое здесь, — это ему не удастся; довольно тех тысяч, что доселе издержала Миссия на воспитание и содержание сего дрянного человека.

Перечитал множество накопившихся церковных писем; ничего нет, кроме просьб прибавить — то на квартиру, то на содержание.

О. Феодор Мидзуно рассказал о своем посещении города Коофу: катихизатор Иоанн Судзуки захворал «какке» и ушел домой в Идзу. О. Феодор остался вместо него на проповеди; но проповедывать некому было, — почти никто не приходил; даже и на священническое его богослужение собралось всего шесть человек, несмотря на широкий зов. Впрочем, хорошо бы послать туда катихизатора после Собора; быть может, Господь и даст на сей раз стать там.

17/29 июня 1898. Среда.

Токио.

Ездил в Иокохаму разменять вексель пришедшей части миссийского содержания и узнать о трех ящиках с церковными вещами, пришедших от о. Феодора из Петербурга. На обратном пути в Токио заехал к посланнику спросить об ожидаемом сюда визите нашего Великого князя Кирилла Владимировича. — Зашедши к Козакову, застал там читающего ему газету в качестве переводчика Петра Исигаме. Переговорив о «permit’e» для ящиков с Козаковым, обратился к Исигаме:

— С миром отпускаем вас из Миссии, — служите хорошо здесь.

— Вы не видались с господином Ивасава? — спрашивает.

— Нет.

— Он будет просить вас.

— Вероятно, о том, чтобы вам остаться и при Миссии?

— Да.

— Это невозможно; двух служб совместить нельзя.

— Но два часа я могу служить при Миссии, состоя здесь переводчиком.

— И за два часа определенного времени вы не можете ручаться, состоя здесь в должности переводчика. Но Духовной Миссии нужно от вас более, чем два часа, то есть два класса; ныне набирается новый курс, нужно и с ним заниматься. Кроме того, вы состоите редактором «Синкай»; и хотя в последние месяцы ничего не делали по этой должности, равно как весьма неаккуратно ходили даже на два класса, — но должны делать, чего не можете, обязавшись службой в Посольстве.

Когда я вернулся домой, действительно Арсений Ивасава явился ходатаем за Исигаме:

— Он–де обязан Миссии; когда воспитывался в России, даже его мать содержалась от Миссии (то есть от меня лично; миссийские деньги я не смел тратить на это); так он хочет платить долг благодарности — служить Церкви.

— В таком случае ему не следовало бы уходить на другую службу, — и так далее. Словом, отказ держать Исигаме на службе Миссии, коль скоро он обязался службой в Посольстве. И прежде он преплохо служил: или опаздывал на классы, или совсем не приходил; вперед было бы и подавно то же. Ему нужны только деньги Миссии, а вовсе не служба при ней.