Дневники св. Николая Японского. Том ?II

Святитель Японский Николай Дмитриевич

По прочтении и пении («Отче наш», вчера «Ангел вопияше» уж очень разнили, поя, Семинария — четырехголосное, прочие — двухголосное) вечерней молитвы я тоже держал небольшую речь, чтобы считали себя детьми сего места, и потому были как дома: гуляли и резвились по всему двору, без всякого стеснения — моим ли, или еще чьим, присутствием; это особенно нужно, потому что теперь нет класса гимнастики, за неимением места для него.

За неимением еще места для больницы четверо уже оказались лежащими в спальнях, между ними Николай Такахаси, один из лучших семинаристов, в простуде.

17/29 апреля 1896. Среда.

Симеон Мацубара из Аомори описывает жизнь и смерть одного христианина, по имени Исайя Кондо; точно

страница из житий святых. Исайя сам был беден, жил тем, что днем продавал по улицам «сёою», а вечером «соба»; но всем, кому только нужно было, говорил о христианской вере; любимым чтением его было Священное Писание и Жития Святых; самым любимым занятием — молитва. В субботу после полудня он обыкновенно прекращал свою разносную торговлю и начинал духовные занятия, в которых и проводил все время до конца воскресенья; в другие праздники поступал так же. Когда священник посещал Аомори, он, несмотря на свою бедность, всеми был уважаем и избран в старосты, каковую должность и исполнял со всем усердием. Но особенно отличительною чертою его было милосердие. Катихизатор пишет, что он знает двадцать семь случаев, когда он выручал бедных из самой крайней беды; из них четыре–пять он приводит в письме; вот, например, один: ходя с «сёою», наткнулся он в одном доме на такое бедное семейство, что старуха–мать только что померла от голода, другие члены семьи были близки к этому и плакали около трупа, не имея средств похоронить его. Исайя, бросив свою «сёою», прибежал к Мацубара занять у него 1 ену, заказал кадку для покойницы, потом сам обмыл труп, сам вырыл могилу уже ночью, с фонарем, сам, с помощью бондаря, снес кадку–гроб на кладбище и похоронил, читая и распевая христианские молитвы, которыми он всегда сопровождал и языческих покойников. Вот другой случай: набрел он на нищего, обессилевшего от голода и упавшего на дороге, старика; принес к себе, питал, служил ему и, наконец, отправил к родным в далекий город. Вообще, питаясь сам скудно, все, что добывал своим промыслом, он раздавал нищим и бедным. Своими делами милосердия он приобрел себе немалую известность в городе, так что местные газеты выставляли его в пример подражания. Умер он от тифа, простудившись. Предсмертные слова, которыми он утешал свою плачущую бабку, до того трогательны, что нельзя читать без слез: смерти нет для него, только жизнь, — здесь ли, там ли, ибо весь он во Христе… Похоронен он великолепно: о. Борис прибыл, несколько окрестных катихизаторов собрались; местные христиане не пожалели ничего. Язычников также множество провожало.

Письмо так растрогало меня, что я, — так как за чтением его застал звонок в класс, — взял Давида с ним в класс и велел прочитать пред учениками в доказательство, что есть хорошие христиане и в Японии. Велел потом напечатать письмо в «Сейкёо–Симпо» и «Уранисики».

Родом Исайя Кондо из Оодате, был прежде «сооси» и горячо участвовал в политических прениях, умер двадцати пяти лет. Сими и другими сведениями о. Борис Ямамура дополняет письмо катихизатора Мацубара.

18/30 апреля 1896. Четверг.

Утром английский путешественник явился с рекомендательным письмом от Bishop’a Bickersheth’a. Так как это во время перевода и притом чрез полчаса нужно было отправляться в Посольство, то я на том же письме сделал надпись, приглашая «завтра или послезавтра после полудня»; он надписал, что «завтра оставляет Токио» и вернул ко мне письмо. Нечего делать, — выглянул в коридор и пригласил его в гостиную.

— Как вы смотрите на христианство в Японии? Правда ли, что японцы начинают переделывать его по–своему, чтобы применить к своей стране?

— Правда, что здесь явятся некоторые особенности; например, наши христиане во время проповеди сидят, тогда как в России слушают стоя. Но дальше подобных внешностей не пойдем, или же то будет не христианство, а полуязычество, и подобное, о чем и говорить не стоит.

— Думаете ли вы, что Япония сделается христианскою?

— Без всякого сомнения! Сто лет не пройдет, как Япония вполне станет христианскою страною. Смотрите, с какою лёгкостью распространяются здесь самые нелепые секты вроде «Тенрикёо»;

знак, что японская душа в религиозном отношении пуста — ничто не наполняет ее, изверились старые веры — открыто место для новых верований. «Тенрикёо» и подобные удобно распространяются, ибо слишком легко принять их людям простым, не глубоким, — слишком мало содержания в них; не так легко принять христианство, требующего усвоения его всеми силами души, но зато «Тенрикёо» скоро и исчезнет, а христианство, мало–помалу проникая в душу Японии, водворится навсегда. А что японский народ способен к глубокой религиозности, на то существуют неопровержимые доказательства в лице многих достойнейших христиан из японцев.

И рассказана была жизнь вышеозначенного Исайи Кондо.

В одиннадцать часов я отправился в Посольство, чтобы совершить бракосочетание лейтенанта Димитрия Ксенофонтовича Селезнева с Валентиной Орестовной, дочерью Ореста Полиеновича Вяземского, главного инженера, ныне строящего Сибирскую железную дорогу.

— А вот другой кусок — руки связать (кусок розового атласа показывая мне, говорила Анна Эрастовна Шпейер).

— Кому?

— Им: жениху и невесте, когда будете обводить их вокруг аналоя.

— Зачем?

— Так делается.

— В Уставе этого нет, и я в первой об этом слышу. Не буду я этого делать.

— Как же без этого? Непременно нужно! Все так делают!

— Но как же это связывать?

— Обернуть раз–другой вокруг их рук, — вот и все.

Я подумал, что мысль брачного — навсегда — соединения выражается этим конкретно и не нашел противным Таинству.

— Так я и накину им на соединенные руки этот атлас, покрою концом омофора и возьму их за руки.

— Больше ничего и не требуется, — согласилась Анна Эрастовна. И так было сделано; и я узнал впервой русский характерный обычай, который, впрочем, едва ли нужно вводить в Японии. Здесь, вероятно, нарастут свои обычаи, точно чужеядные плющи, обвивающиеся вокруг несокрушимых дубов — религиозных таинств и обрядов.

19 апреля/1 мая 1896. Пятница.

Иоанн Кавамото требовал для учеников рекреации в два дня, чтобы им отправиться за город, в деревню. Там ночевать, там упражняться в гимнастических занятиях, там очень устать и прочее — Так–де и в других школах, будто бы так и в России. Но где же вдруг найдется 60 обедов, 60 спальных принадлежностей и прочего? А с собою везти все снабжение каких денег стоило бы? Да и для чего? Чтобы ученики видели черные поля, которые они все знают? Но у Кавамото есть дрянная черта — безрезонность, никак нельзя доказать ему, что неразумного желает, так что приходится прямо объявить, что в интересах самих же учеников этого сделано не будет.

Секретарь Американского Посольства Stephen Bonsai просит свидания «to have an opportunity of paying respects» и прочего. Ответил, что ежедневно, кроме понедельника, с 3 1/2 до 6 Р. М. [7] буду рад его видеть.

20 апреля/2 мая 1896. Суббота.

Орест Полиенович Вяземский был благодарить за бракосочетание его дочери; на Миссию дал 100 ен, певчим прежде дал 15 ен; Димитрию Константиновичу Львовскому — какой–то подарок. Очень умно и симпатично говорил об японцах, которых узнал хорошо по разным заказам им и потому, что тысячи две употребляет их для постройки дороги.

7

После полудня.

Павел Оокава пишет, что в Ханаидзуми у него был религиозный спор с бонзой секты Ницирен. Условие было, чтобы побежденный тотчас отрекся от своих верований и перешел на сторону победителя. Оокава победил и потребовал по условию рясу бонзы и его «кеса», но присутствующие вступились за бонзу; потребовал он, чтобы бонза по крайней мере письменное свидетельство дал, что побежден в споре; бонза взялся за кисть, но его сторонники и от этого отклонили. Впрочем, двое из бывших на состязании язычников тут же сочинили стишки в похвалу Оокава, которые и приведены в его письме.