Дневники

Гиппиус Зинаида Николаевна

Центр. Ком. партии требует Савинкова к ответу, очевидно, из-за Корниловской записки. Тот самый ЦК, где "громадное большинство или немецкие агенты, или ничтожество". (Между прочим, там - чуть ли не председателем или вроде - подозрительный старикашка Натансон, приехавший через Германию).

Сегодня утром приехал Д. В. с дачи. Затем всякие звонки. Пришел Карташев вчера вернулся из Москвы. Приехал к вечеру и Савинков, которому я днем успела сообщить, что его требуют в ЦК, влекут к ответу.

Конечно, он, Савинков, не пойдет туда для

объяснений. Он даже права не имеет говорить о правительственной военной политике перед - хотя бы не уличенными - германскими агентами. Я думаю, формально сошлется на проезд многих через Германию.

Но, конечно, будут... уговоры подчиниться постановлению ЦК и явиться на допрос. Расспросы о подробностях "записки", есть ли там уничтожение выборного начала в армии и т.д.

Продолжаю не понимать. Позиция партии с-ров сейчас, несомненно, преступная. А лично, в самых честных, самых чистых (говорю только о них) младенчество какое-то, и не знаешь, что с этим делать...

Что они думают о "комбинации" и о принципе "записки"?

О, какие детски-искренние, преступно-путанные речи! Они, сами, вовсе не против "серьезных мер". Даже так: если Каледин с казаками спасет Россию пусть. И тут же: комбинация Керенский-Корнилов-Савинков - пуф, авантюра, вводить военное положение в тылу - нельзя, "репрессивные" меры невозможны, милитаризация железных дорог - невводима; нельзя "превращать страну в казармы" и грозить смертной казнью. Наконец, "если только эта "записка" будет Керенским подписана, - министерство взорвется, все социалисты уйдут или будут отозваны, и мы сами, первые (наша партия), пойдем "ПОДЫМАТЬ ВОССТАНИЕ".

За точность слов ручаюсь (И более ни за что. Вряд ли все это было сознательной тактикой партии. Скорей настроением. Кто не был в то время "в настроениях"? И я тоже, конечно. Мои настроения понятны. Верны ли были мои выводы - другой вопрос. Выписываю просто, как было записано, без поправок. (Примеч. 1928 г.).).

Воочию вижу полную картину слепого "партийного" плена. Добровольного кандального рабства. Сила гипноза, очарования, "большинства". Партия с-эров сейчас вся как-то болезненно распухла, раздалась вширь ("землица!"), у них (у лучших) наивное торжество:

вся Россия стала эс-эровской! Все "массы" с нами!

Торжествуя, "большинство" и максимальничает; максимализм лучшего меньшинства - только от невозможности не быть со "всеми".

Кое-кто, самоутешаясь, наивно мечтает изнутри "править" ЦК, а через него направлять и стихийную часть партии. Мне даже странно это выписывать. Какая устрашающая мечтательность!

Кончаю. Еще одно вот только, самое трудное (и о чем почти не говорили!). Это что немцы перешли Двину, Рига наверно будет взята - если только уже не взята в данный момент.

21 августа. Понедельник.

Взята.

Мы отходим на линию Чудского озера - Псков. Очень хорошо. Правительство отнеслось к этому фаталистически-вяло. Ожидали, мол.

Город не разобрать. Что -

он? Очевидно, нет воображения. На Выборгской заходили большевики с плакатами: "немедленный мир!" Все значит, идет последовательно. Дальше.

Была у К. (погода летняя, жаркая). Сидит сычом Вол. Зензинов, обложенный газетами (своими; другие, ведь, честный и умный "День", например, - "не имеют никакого влияния").

Никнет аскетическим профилем; недоумело:

– Вот, Ригу взяли...

– Ну, так вам что?
– резко говорю я.
– А вы спешите пользоваться "влиянием", идите на Выборгскую требовать немедленного мира с немедленной землей.

Пошла оттуда обедать на Фурштадскую, запуталась в казарменных переулках; они страшны даже: грязь, мусор, разваленные кучи "гарнизона", толстомордые солдаты на панели и подоконниках, семечки, гогот и гармоника. Какая тебе еще Рига! Мы не "империалисты", чтоб о Риге думать. Погуляем и здесь. А потом домой, чтоб "землицу"...

Сейчас (поздно вечером) мне звонил Л. Говорил, что оказал весьма сильное давление на Керенского в том смысле, чтоб передать Савинкову и военное, и морское министерство. (К Борису за эти дни несколько раз заезжал Керенский; подолгу говорил с ним).

Далее Л. сообщил, что, для подкрепления, он еще пишет об этом же Керенскому письмо. Я посоветовала краткость и определенность.

Ах, все это, все это - поздно! Опять, как вечно у нас: "рано! рано!" до тех пор, пока делается: "поздно".

Все согласны, что революция у нас произошла не вовремя. Но одни говорят, что "рано", другие, что "поздно". Я, конечно, говорю - "поздно". Увы, да, поздно. Хорошо, если не "слишком", а только "немного" поздно.

Царя увезли в Тобольск (наш Макаров, П. М., его и вез). Не "гидры" ли боятся, (главное и, кажется, единственное занятие которой - "подымать голову")? Но сами-то гидры бывают разные.

Штюрмер умер в больнице? Несчастный "царедворец". Помню его ярославским губернатором. Как он гордился своими предками, книгой царственных автографов, дедовскими масонскими знаками. Как он был "очарователен" с нами и... с Иоанном Кронштадтским! Какие обеды задавал!

Стыдно сказать - нельзя умолчать: прежде во дворцах жили все-таки воспитанные люди. Даже присяжный поверенный Керенский не удержался в пределах такта. А уж о немытом Чернове не стоит и говорить.

Отчего свобода, такая сама по себе прекрасная, так безобразит людей? И неужели это уродство обязательно?

22 августа. Вторник.

Дождь проливной; явился Л. Еще не написал письма Керенскому, хочет вместе с нами.

Стали мы помогать писать (писал Л). Можно бы, конечно, покороче и посильнее, если подольше думать, - но ладно и так. Сказано, что нужно. Все те же настоятельные предложения или "властвовать", или передать фактическую власть "более способным", вроде Савинкова, а самому быть "надпартийным" президентом российской республики (т.е. необходимым "символом").