Дни и ночи Невервинтера. Книга 2
Шрифт:
— Обрабатывай каждые четыре часа.
— А что это за целлариусы? — Спросила Сола, глядя, как Касавир накладывает свежую повязку — профессионально, бесстрастно и быстро, как человек, наложивший тысячу таких повязок и желавший поскорее разделаться с тысяча первой.
— Это интересные паразиты. — Отозвался Касавир, проверяя надежность повязки. — Сапог пока не зашивай, походи так, сдавливание может спровоцировать проникновение в ткани… Точнее, это не паразиты, а скорее, наоборот. Они живут недолго, и запасов из яиц им хватает на всю жизнь. А вот продукты их жизнедеятельности, попадая в кровь, питают хозяина и поддерживают в нем жизнь.
— А смысл в чем?
— В том, что А, — Касавир загнул палец, — они действуют на центральную нервную систему, лишая жертву возможности двигаться. И Б — при разложении паразиты издают индивидуальный запах, не переносимый другими хищниками. Вследствие чего, через неделю или две, случись зверю проголодаться, он находит свою добычу еще живой в паре миль от того места, где ранил ее. Отличная экономия усилий,
Сола в ответ мотнула головой.
— Тьфу. Какой извращенец это придумал!
Касавир пожал плечами.
— Те, кто занимается подобными делами, стремятся создать идеальную и конкурентоспособную машину для убийства. Иногда им это удается не хуже, чем природе.
Сола хмыкнула и, забрав склянку, буркнула:
— Спасибо за лекцию.
Посмотрев ей вслед, Касавир покачал головой. Колючая девица, не подступишься. Даже заботу о себе то отчаянно отвергает, то тут же принимает, как должное. Выглядит старше Эйлин. Могла бы быть хотя бы настолько же выдержанной и последовательной. Впрочем, что он о ней знает, чтобы судить? То, что она просто приняла помощь, его вполне устраивало.
— Постой! — Окликнул он ее.
Сола повернулась, вопросительно гладя на него.
— Почему ты пошла сюда и до сих пор с нами? Серебряный меч ты отдала, обещание, данное нашим друзьям, выполнила. Ты не из тех, кто любит драку ради драки.
Сола посмотрела на него, прищурившись.
— Хм. А тот улыбчивый любитель влезть в душу случайно не твой братец?
Касавир усмехнулся. Ну да, этот паскудник уже поработал здесь своей лучезарной змеиной улыбочкой.
— И все же?
Сола пожала плечами.
— В конечном счете, пойти с вами было разумным решением. Теперь я не превращусь в живые консервы, так ведь?
С этими словами она развернулась и ушла.
Хмыкнув, паладин привычным жестом провел тыльной стороной ладони по заросшему подбородку и поморщился. Он терпеть не мог выглядеть, как бандит с большой дороги, а это случалось, стоило ему раз не побриться. Он решил воспользоваться вынужденной задержкой и теплой погодой, чтобы привести себя в порядок хотя бы по минимуму. Для начала — за неимением лучшего, обтереться снегом.
Быстро растерев мускулистое, почти безволосое, красное, горящее от снега тело, Касавир размашисто, с оттяжкой похлопал себя полотенцем по спине и плечам, обернул его вокруг бедер и приблизился к костру, грея ноги и руки. Осталось намылить голову оставшимся крохотным обмылком и сполоснуть талым снегом из позаимствованного у Келгара котелка. Покончив с этим, он вытер голову и бросил полотенце сушиться на чье-то гигантское ребро. Одеваться он не торопился. Прятаться, как он надеялся, ему было не от кого, а холода он почти не чувствовал. Касавир достал из сумки небольшую круглую жестяную баночку с мягкой янтарной, резковато пахнущей субстанцией и стал тщательно и экономно наносить на тело, начиная с лица и шеи. Черепаховое масло. Келгар от него только морщится и заявляет, что настоящий мужчина должен пахнуть табаком, пивом и потом сражений. А Гробнар хихикает и твердит, что мускусный запах этого масла привлекает женщин, поэтому неудивительно, что Келгару он не нравится. Но женский вопрос Касавира волновал меньше всего, тем более, сейчас. Оба они ничего не понимают, а еще называют себя опытными путешественниками. Во-первых, это масло надолго сохраняет тело свежим и препятствуют натиранию. Кто долго путешествовал верхом или просто ходил, спал и ел, не снимая доспеха, — тот поймет масштаб проблемы. Во-вторых, это отличный антисептик, репеллент и средство для профилактики грибка. И от обветривания и обморожения предохраняет. В любой местности, от джунглей Чалта до унылых выстуженных полей Великого Ледника оно — незаменимый друг путешественника. Без него Касавир только и делал бы, что лечился от инфекций, сдирал обгоревшую кожу и страдал от грибка. А то и подхватил бы сепсис от многочисленных мелких царапин и натертостей. Глупо, но такое случается с незадачливыми искателями приключений. «Сынок, — говорил Иварр, — самые отвратительные вещи для такого бродяги, как я, — это не темные твари и разбойники, а скука и прыщ на заднице». Мудрый старик. Поболтать бы с ним по душам за партией в шахматы. Держится молодцом, хоть и заметно постарел за последнее время. Дай бог ему… Паладин вздохнул, проводя жирной от масла ладонью по рельефному животу, и взглянул на наползающий сбоку и стягивающий мышцу уродливый разветвленный шрам. Мог бы легко умереть, если бы не профессионализм Иварра и самоотверженная забота Эйлин.
Касавир подождал, переминаясь с ноги на ногу, пока масло впитается, натянул чистую смену одежды — тонкий льняной комплект и сверху шерстяной, — и обулся. Доспех был заранее вычищен и разложен для проветривания. Он повертел в руках грязную одежду и белье, думая, выбросить его или оставить постирать. В конце концов, кинул в огонь, присел на выступ кости и, сгорбившись, протянул руки к костру. Был ясный полдень. Воздух был стоячим и почти по-осеннему теплым. Утром еще немного поснежило, и ели стояли, укутанные в белые, искрившиеся на солнце, причудливо скроенные мантии. На выгоревшем участке вокруг старых землянок, недвижимые, торчали черные изувеченные стволы, а между ними — отполированные песком кости разных форм и размеров. Может быть, драконьи. Сколько времени они тут пролежали? Касавир мимоходом отметил, что в их расположении есть какая-то
Паладин, щурясь, поднял глаза к небу. Хорошо. Не так чисто и не так хорошо, как теплая ванна или контрастное обливание, которое отлично смывает не только грязь, но и усталость, раздражение, напряжение в натруженных мышцах. Но в походе выбирать не приходится. Он вспомнил ущелья у Старого Филина. Вот где было по-настоящему тяжело. Самая большая радость была, когда его маленький отряд отбил у орков небольшое разоренное становище для проезжих караванов. Там был старый, но еще действующий колодец. А так — палящий зной, от которого обгорала и лопалась кожа на открытых участках, когда ее нечем стало смазывать, скудные припасы, нехватка воды, выжженные солнцем красные скалы, песчаные наносы, дрожащее горячее марево над каменной пустыней, усеянной вытянутыми валунами, похожими один на другой, как близнецы. Как там можно было выжить? Как его люди выживали вместе с ним? Впрочем, тогда он никаких вопросов себе не задавал. Словно какой-то бес вселился в него, заставляя рисковать на грани фола, впадать в боевую ярость и драться так одержимо, словно у него было десять жизней. И ему везло, чертовски везло. Так он и получил свое знаменитое прозвище Каталмач. Наверное, эта сжигавшая его изнутри злость, постоянная готовность убивать и помогли ему не сойти с ума и, в конечном счете, выжить. Ему просто некогда и незачем было думать о себе, о бытовых проблемах и о последствиях своего шага. Все предельно упростилось в его жизни, он жил инстинктом воина и никогда не задумывался «а что дальше?» Жалел ли он? Нет, ни тогда, ни потом. Он с определенного момента стал верить, что любое испытание посылается не зря. А как этим распорядиться, на какую дорогу свернуть — уже твое дело. И любое решение, которое ты принимаешь, обдумав или по наитию — это новая дорога, которая приведет тебя к новому распутью. Так и плетется нить твоей судьбы, связываясь с другими нитями десятками узелков-остановок. У него в жизни их было несколько, и, в конечном счете, они привели его сюда. И здесь, сейчас, когда он сидит у костра наедине с собой, на чьих-то останках, и щурится на ясное зимнее небо, ему хорошо, как ни странно и даже кощунственно это звучит. Просто наша жизнь состоит не только из главных дел, больших бед и больших радостей, но и из маленьких. И они могут существовать независимо друг от друга.
В Старом Филине он впервые увидел Эйлин и присоединился к ней. Не потому, что полюбил с первого взгляда — он был от этого также далек, как вообще от мыслей об отношениях с кем-либо. Просто, он был нужен ей, как сильный опытный воин, защитник. А она нужна была ему, чтобы избавиться от грызущих его сомнений и просто делать то, чему он посвятил свою жизнь. Он ухватился за нее, как за соломинку, готов был идти с ней в Невервинтер, куда, казалось, ему больше нет дороги, а она была немного смущена его напором. Неизвестно, кого она себе представляла, будучи наслышана об его подвигах в ущелье, но, кажется, его вид ее немного разочаровал. Но она прочитала что-то в его больных от солнца и бессонницы глазах, полных сумасшедшей решимости, и резко осадила Кару, что-то съязвившую по поводу легендарного Каталмача. Потом, в Невервинтере, за чашкой чая, он ей говорил о том, что хотел помочь людям и еще что-то, а она просто сказала ему: «Я почувствовала, что тебя туда привела ярость». И тихо отошла. Тогда ли у него впервые возникло острое желание быть понятым ею по-настоящему, открыть ей душу?
Касавир в который раз уже почесал подбородок. Побриться бы еще. На холоде это было не очень приятно, но возвращаться в землянку не хотелось. В маленьком домике было две комнаты, скудно обставленные вбитой в земляной пол мебелью из кости и дерева, с остатками утвари. Зато там было тепло, хоть и немного дымно. В той комнате, что побольше, у очага, они всегда и сидели. Нет, он ничего не имел против своих попутчиков. Они были хорошими товарищами, и теперь он понимал, каким безумием было бы отправиться на поиски без них. Просто он хотел побыть один. Чтобы никто рядом не сидел, не пыхтел трубкой, не вспоминал Эйлин, не шутил и не рассказывал уже всем известные и такие милые байки. Он и против этого ничего не имел, он понимал, что они тоже любят ее и говорят о ней так, будто она сейчас войдет в комнату. Но он был не в силах принимать участие в таких разговорах. Для них она боевой товарищ, лидер, хороший человек, друг, о котором можно вот так вот посидеть и посплетничать. А для него — все это, и еще женщина. В которой язвительность сочетается с трепетностью. Которая плачет над стихами и упрямо сжимает зубы, когда по-настоящему страшно и больно. За которую он старомодно боится, и плевать ему, что она может за себя постоять. О которой тоскует, к которой тянется душой и телом, как ни пафосно это звучит. Которая любит, как дышит. Которая придумала ему прозвище, не предназначенное для щепетильных ушей, но как она его произносит! Женщина с изящными, нежными руками и светлым пушком на веснушчатой шее. С какими-то мифическими изъянами, которые они так любят кокетливо в себе искать. Со своими маленькими тайнами. И с до одури зацелованной родинкой, о которой не знает никто, кроме него. Женщина, которую он видел сегодня во сне… Она пушистым котенком заползла в его охладевшее сердце и согрела его.