Дни испытаний
Шрифт:
Ветров поднялся во весь рост и несколько раз прошелся по комнате, заложив руки за спину. Ростовцев следил за ним глазами и, когда он остановился, сказал:
— Следовательно, первую часть своей жизненной программы ты уже выполнил. Завтра ты докажешь, что не зря прожил свои тридцать лет...
— Двадцать восемь, — перебив, поправил его Ветров.
— Хорошо, двадцать восемь. Но, помнишь, ты сказал, что когда сделаешь это, ты сам попросишь меня об одной вещи?.. Ты догадываешься, о чем я говорю?
— О поручительстве в партию?
— Да.
— Я уже член партии... — Ветров достал из бокового кармашка партбилет и показал Борису. — Видишь?.. Я подал в партию сразу после того, как
В комнату, мягко ступая, вошла Тамара и пригласила всех на веранду. Борис взял Ветрова под руку. Усаживаясь за стол, Ростовцев шутливо заметил:
— Все хорошо, Юрий, но одного ты недооценил. Жениться тебе нужно! Смотри, как замечательно мы живем с Тамарой! Право же, наш пример достоин подражания.
— Мое время не ушло, — возразил Ветров. — Все придет само собой, и не это я считаю главным... — Он поблагодарил Тамару, подавшую стакан, и продолжал: — Но скажи мне откровенно, Борис, ты не жалеешь о своей прежней жизни? О том, что тебя ожидало и чем ты сделался?
Ростовцев отрицательно покачал головой.
— Нет, нисколько... Я стал преподавателем музыки в училище. Партия поставила сейчас меня на эту работу, и я стараюсь выполнять ее по возможности хорошо. Если партия скажет, что я необходим на заводе, я пойду на завод. Если партия позовет меня на поля, — я поеду в деревню. И если, наконец, она прикажет мне снова защищать свою землю от недоброжелателей, — я возьмусь за оружие. Теперь я уже смогу взяться, потому что нога моя окрепла и я опять годен к строевой службе. Мы вместе с Тамарой построим нашу трудовую жизнь, но, если понадобится, мы вместе пойдем и на фронт. Я пойду драться, а она будет лечить пострадавших в бою. Да, моя Тамара теперь уже врач! И я горжусь ей. Она тоже, как и ты, Юрйй, не любит говорить, но она до страсти любит работать!.. — Борис посмотрел на жену.
Ветров уловил это и в свою очередь взглянул на нее. Только сейчас он заметил в ней какую-то перемену. Она оставалась все такой же серьезной, какой он знал ее прежде, но в ней появилось что-то новое, зрелое. Лицо ее посвежело, а в осанке была уверенность взрослого человека. Все это теперь стало более отчетливым, потому что она сделалась красивой взрослой женщиной. Ветров подумал, что вот такого товарища в жизни и он хотел бы иметь, и о таком товарище он мечтал в далекой юности. Видя, как тепло посмотрела она на мужа, он отчего-то вздохнул и повторил уже сказанное прежде:
— Да, тебе, все-таки, повезло, что ты встретил такую девушку!
Тамара перевела глаза на Ветрова и, улыбнувшись, возразила:
— Мне тоже повезло! Повезло, что я встретила его.
Ветрову почему-то стало грустно.
— Ты совсем теперь не поешь?— спросил он Бориса.
— Редко...— ответил тот. — Разве для себя, потихоньку. Прежней силы в голосе уже нет, и часто срываюсь.
— Может быть, все-таки споешь что-нибудь? Как тогда, — помнишь? — на выпускном вечере? «Ариозо Ленского»!
— Нет, — подумав, отказался Ростовцев. — Нет, не стоит. Так, как тогда, теперь не получится... Лучше мы сделаем по-другому.
Он поднялся из-за стола и вышел. Вскоре он вернулся с патефоном. Молча поставив его на стол, он выбрал пластинку и, крутя ручку, произнес:
— Когда я лежал в госпитале, мне подарили эту пластинку. Я храню ее до сих пор и завожу, если вспоминаю о прежнем.
Медленно завертелся диск, и с первых звуков Ветров узнал знакомую мелодию и понял, что это было «Ариозо Ленского». Голос певца звучал выразительно и нежно:
...ЯИ образы прошлого всплыли перед Ветровым так ясно, что он прищурил глаза, чтобы ничто не мешало следить за ними. Он вспомнил переполненный зал, погруженный в темноту, звуки оркестра, яркий, громадный квадрат сцены, обрамленный занавесом, и девушку, впившуюся пальцами в зеленый бархатный барьер ложи. Он вспомнил сладкое замирание, заполнявшее тогда и его грудь, вспомнил другого человека, который пел тогда, приблизившись к рампе, и увидел его стоявшим теперь рядом с ним и следившим за покачивающейся мембраной. Что испытывал сейчас этот человек? Неужели он оставался совершенно равнодушным к тому, что ушло от него навсегда, и неужели ему не было тяжело смотреть на эбонитовую пластинку, — это напоминание о днях его былой славы?
Ветров взглянул на Бориса, стараясь прочитать в выражении лица волновавшие его мысли. Но оно было спокойным, совершенно спокойным, и только в мелких морщинках уголков его глаз таилась внимательная заинтересованность. Казалось, он оценивает постороннего исполнителя, вслушивается придирчиво в каждую ноту, в каждый оттенок, и, удовлетворяясь, временами с одобрением кивает головой, словно желая сказать, что все хорошо, что все пока идет именно так, как и следует. И когда мембрана, пройдя последний круг, остановилась, он поднял ее и с удовольствием сказал, ни к кому не обращаясь:
— Кажется, неплохо... — Уловив в глазах Ветрова что-то похожее на сожаление, он вдруг заговорил с жаром: — Многим из моих знакомых кажется, что потеря голоса была для меня трагедией. Одно время — самые первые дни после того, как ты разрезал мое горло — мне тоже казалось так. А потом я понял, что отчаиваться рано. Понял, когда переступил, наконец, порог госпиталя и увидел людей, спешащих, работающих, интересующихся, живых людей. Я начал новую жизнь. Сейчас я работаю в музыкальном училище. Я уже выучил много неплохих музыкантов, а четверо из моих воспитанников совершенствуются в консерватории. И я теперь по-настоящему счастлив, потому что знаю, что делаю тоже полезное дело. Пусть я — маленький человек, пусть я — незаметный винтик в нашей сложной машине, но все-таки я необходимый винтик! За таких, как я, подымал Сталин свой тост. А раз сам Сталин пил за меня, значит, я знаменит!..
Ростовцев остановился, отхлебнул из своего стакана. Ветров смотрел в зеленое пространство сада, освещенного похолодевшими лучами спускающегося к горизонту солнца. На его лице было неопределенное выражение.
Борису показалось, что он нарочно смотрит в сторону, чтобы не высказать недоверия в искренность его слов. Отодвинув стакан, он продолжал:
— Сейчас если бы мне предложили заново прожить время от начала войны и до настоящего момента, я бы, не задумываясь, прожил его в точности так же. Я бы снова пошел на фронт и отдал бы даже свой голос за то, чтобы защищать всю страну! Правда, в эту войну я не получил орденов, не прославился, но я все-таки убил несколько вражеских солдат. Если бы я не убил их, они убили бы наших советских людей, принесли горе их семьям. А за это стоило пожертвовать голосом и даже собственной жизнью! Я не остался посторонним наблюдателем великих испытаний, я принял сам в них участие, и я горд сознанием, что так же, как и ты, не зря числюсь гражданином моей страны!.. — Он сел на свое место и, помолчав, добавил: — Я не все еще рассказал о себе, но на сегодня, пожалуй, довольно... Ты будешь завтра вечером свободен? — неожиданно спросил он.