Дни испытаний
Шрифт:
И Ветров уже не смотрел в свой текст. Ему не приходилось искать слов — они сами приходили к нему, складывались в прекрасные деловые фразы и неслись в зал к застывшим в напряжении слушателям. Он забыл и о часах, и о том, что время его ограничено, и с жаром рассказывал о своей работе, о своих поисках. Говоря, он видел перед собой тех людей, которые поступали к нему с изуродованными телами. Он вспоминал, как бережно чинил их мышцы, и как их кровь, чистая алая кровь, смачивала его руки. И он вспоминал, как он берег каждую каплю этой крови.
Но когда Ветров дошел до самого
«Конечно, уходить»,— мелькнуло в голове, и он вспомнил, что председательствующий сделал еще перед началом специальное предупреждение.
Налившимися, свинцовыми руками он собрал непрочитанные листы и повернулся, чтобы сойти с трибуны, так и не показав вывешенной таблицы. Но что это?
Почему зашумел зал, и почему председатель, этот высокий старик, ему улыбается? Что он говорит?.. Неужели он говорит, что съезд разрешает ему продолжать, и дает еще целых пять лишних минут?.. Пять минут! Конечно, этого достаточно... Но что он говорит еще? Ах, да, он добродушно предупреждает, что больше докладчику не будет снисхождения... Ну, конечно, теперь он не задержит съезд. И какой он добрый и хороший, этот старик, и какие чудесные эти люди! Они всегда помогут, они всегда выручат, и с ними не пропадешь!
Радостно Ветров опять развернул рукопись и продолжал доклад. Он рассказал, как просто, как чрезвычайно просто он вместе с товарищами решил эту выдающуюся проблему, которую еще не сумели решить за рубежом. Он рассказывал и видел, как одобрительно смотрят на него слушатели. Украдкой повернувшись к президиуму, он заметил, что профессор, который смутил его своей сухостью в самом начале, тоже сделался внимательным и деловито-серьезным. Теперь его пенсне уже блестело по-другому, и выбритый череп не казался таким педантичным и отталкивающим.
Когда добавочное время истекло, он закончил доклад и в заключение произнес:
— Те данные, которые я предложил вашему вниманию, есть результат дружной работы всего врачебного персонала Н-ского медсанбата. От имени моих товарищей и от моего собственного я хотел бы выразить мнение, что наш метод является ценным не только в обстановке фронта, но и сослужит хорошую службу в условиях мирного послевоенного труда для сохранения жизни и здоровья наших людей. Я прошу извинить меня, что я задержал вас, товарищи. Но теперь я кончил.
Шагая по проходу к своему месту, он слышал аплодисменты. Ему хлопали в зале, ему хлопали и в президиуме. Председательствующий, стоя, выжидал, когда успокоится зал, и тоже хлопал. Лысый профессор в пенсне строго и внимательно провожал глазами его удаляющуюся фигуру и аплодировал не спеша, редкими. слабыми движениями ладоней.
Ветров опустился на
— Вы — молодец!
Ветров почувствовал, как она взяла его руку и пожала крепко.
Он поднял голову и услышал, что аплодисменты еще не стихли. Издали, оттуда, где он только что стоял, смотрело на него с холста портрета все такое же знакомое лицо человека, одобрительная улыбка которого поддержала его, когда он волновался. И ему показалось, что в выражении этого лица он прочитал дружескую укоризну:
«Никогда не волнуйся, никогда не нервничай, если ты добросовестно и честно делаешь свое дело!»
После нескольких докладов регламент вечернего заседания был исчерпан. Вместе с другими Ветров покинул зал. Получив на вешалке плащ, он задержался перед зеркалом и надел фуражку. Он уже намеревался отойти, когда заметил в его отражении коренастую фигуру лысого профессора, направлявшегося в эту же сторону. Он предупредительно освободил место, но профессор последовал за ним.
Подойдя к Ветрову, он блеснул стеклышками пенсне и протянул руку:
— Разрешите познакомиться.
Профессор отрекомендовался, и Ветров, пожимая его сухую ладонь, понял, что это — ученый, фамилия которого известна каждому рядовому врачу. Эта фамилия встречалась и ему, стоящей в заголовках многих научных трудов, но, читая ее, он никогда не думал, что их автор выглядит именно так. Ветров представлял его себе седым, бородатым стариком, обязательно бородатым, и в довершение ко всему грузным и малоподвижным. А в жизни он оказался совсем иным, совсем непохожим на этот образ. Ветров с уважением рассматривал его и выжидал, недоумевая, для чего этому заслуженному человеку понадобилось искать знакомства с ним, никому неизвестным рядовым врачом.
— Я задержу вас на одну минуту, — деловито продолжал профессор: — Вы, кажется, военный врач?
— Да, — ответил Ветров, — но я скоро демобилизуюсь.
— Вы хотите быть научным работником?
— Это моя мечта!
— Прекрасно. В моей клинике есть место ассистента. Я беру вас.
Он сказал это безапелляционным тоном, несколько обескуражившим Ветрова. Когда он стоял на трибуне и чувствовал на себе его сухой испытующий взгляд, ему казалось, что человек в пенсне им недоволен и даже на что-то сердится. А теперь получалось совершенно наоборот.
— Я очень рад, — ответил он, — но мне кажется...
— Вы не хотите? — поднял брови профессор.
— Напротив, я очень хочу, — торопливо пояснил Ветров, — но вы же совсем меня не знаете?
— Я слышал ваш доклад, — возразил профессор.
— Он понравился вам?
— О докладе мы поговорим после. Я не люблю делать комплименты. Но в вас есть страсть, а это качество очень важно... Помните, что сказал Иван Петрович Павлов? Он сказал, что если бы у научного работника было две жизни, то и их ему бы не хватило!.. Подумайте о моем предложении, и завтра мы найдем время побеседовать подробнее. До свидания...