Дни Кракена

Стругацкие Аркадий и Борис

–  Эх ты, - тихо сказала она, - старый друг. Пойдем, нам на ту сторону.

Она опять взяла меня под руку и повела через улицу. Мы молчали, и только в лифте, повернувшись ко мне спиной и отыскивая нужную кнопку, она проговорила с нервным смешком:

–  Интересно, что скажет Наташка.

Глава девятая

В прихожей нас встретила длинная худая девочка в выцветшем сарафане, из которого она выросла года три назад, с длинными голыми ногами и с хорошеньким круглым личиком. На мать она совсем не

была похожа, разве только глаза у нее тоже были большие и серые и расставлены так же широко. Увидев меня, она насупилась и сердито сказала:

–  Здравствуйте.

–  Это моя дочь Наташа, - чинно сказала Нина.
– Наташа, это Андрей Сергеевич. Он из-за меня остался без ужина, и мы должны накормить его.
– Она изо всех сил старалась выглядеть виноватой, но это у нее плохо получалось.
– Пожалуйста, сделай там что-нибудь.

–  Прекрасно, - ледяным тоном произнесла Наташа.
– Я сделаю яичницу.

–  Как вы относитесь к яичнице?
– спросила Нина, повернувшись ко мне.

–  Побольше, - попросил я.
– Я голоден как волк. И чаю, если нетрудно. Сладкого.

Наташа стремительно повернулась и удалилась на кухню, стукнувшись боком о косяк.

–  Ну как?
– спросила Нина шепотом.

–  Прелесть, - пробормотал я.
– Жаль носа-пуговки, а так - прелесть.

–  Много ты понимаешь…

На кухне загремели сковородки. Нина подтолкнула меня, и мы прошли в комнату. Почти ничего здесь не изменилось, только исчез пузатый родительский комод, и вместо детской кроватки стояла широкая низкая тахта. По-прежнему было чисто и аккуратно, по-прежнему пахло свежим бельем и немножко парфюмерией. По-прежнему возле окна размещалось доброе полукруглое кожаное кресло. Дверь в мою комнату была приоткрыта. Там был виден желтый угол новенького письменного стола, край белой постели и маленький матерчатый тапочек на пестром коврике.

–  Там теперь Наташкино царство, - сказала Нина. Я взглянул на нее, и она поспешно отвела глаза.

–  Что же мы стоим?
– сказала она.
– Пойдем, помоешь руки.

Я отправился в ванную, а она пошла на кухню. Через несколько минут она принесла мне полотенце.

–  Держись, Андрюшка, - сказала она, загадочно усмехаясь.
– Яичница на столе.

–  Это опасно?
– спросил я.

–  Не знаю. В крайнем случае позовешь на помощь.

Затем она сказала, что будет переодеваться, и пожелала мне удачи. Когда я вернулся в комнату, на столе в семейной сковороде шипела гигантская яичница из десятка яиц, не меньше. Наташа сидела на тахте, выставив острые голые коленки, и с интересом ждала, что я буду делать. Драться так драться, подумал я и бодро вскричал:

–  Вот это здорово!

–  Вы просили побольше, - смиренно напомнила она.

Я уселся, придвинул сковороду и взялся задело. Ударить лицом в грязь мне было никак нельзя. Впрочем, я действительно проголодался. Я ел неторопливо, время от времени со вкусом макал в масло кусочки хлеба и одобрительно мычал. Одновременно мы вели светский разговор о школе и о пионерских лагерях. Вошла Нина в летком белом платье и села напротив. Вот тут я на минуту остановился, заглядевшись на нее. Она была румяной от холодной воды, в растрепавшихся волосах дрожали радужные капли, и глаза у нее были блестящие и ясные.

Я вдруг подумал, как я выгляжу сейчас -толстый седой дурак над огромной сковородой яичницы, грузный и красный, в безобразном костюме от магазина готового платья, с расстегнутым воротником и сбитым набок галстуком. Почему-то эта мысль совсем не задела меня.

Нина краем глаза покосилась на Наташу и незаметно подмигнула мне. Я вернулся к яичнице, кое-как разделался с нею и сказал в пространство-

–  Отличная была яичница, в жизни такой не ел. А теперь хорошо бы сладкого чаю. Сладкого и покрепче.

Наташа взирала на меня с благоговейным ужасом. Нина фыркнула и закрылась ладонью. “Ну что ты, мама, право”, - укоризненно прошептала Наташа, покраснела и пошла за чайником.

Чай мы пили все втроем. Я рассказывал им про Камчатку и Курильские острова, про вулканы и про японских браконьеров, про спрута в бассейне, про документы профессора Акасиды, про Хиду и его книги. Это был славный вечер, и мне давно не было так легко и уютно. Потом Нина поглядела на часы и строго сказала:

–  Все, Наташка, пора спать.

–  Мамочка!
– воскликнула Наташа с негодованием.

–  Никаких мамочек. Попрощайся с Андреем Сергеевичем и отправляйся.

–  Мамочка, еще десять минут.

–  Нет.

–  Капельку!

–  Погоди, Нина, - сказал я и извлек из кармана подарок Хиды.
– Возьми, Наташенька. Это тебе за твою чудесную яичницу.

–  Что это?
– спросила она.

–  А ты разверни и погляди.

Она развернула и заулыбалась.

–  Ой, какое чудо, смотри, мамочка, - сказала она.
– Спасибо большое, Андрей Сергеевич.

–  Это японец тебе подарил?
– спросила Нина.

–  Да, я подарил ему бутылку водки, и он сказал, что будет угощать своих друзей. Ну а я угощаю своих.

–  Большое спасибо, - сказала Наташа, - мамочка, смотри, какая хорошенькая.

–  Очень хорошенькая, - согласилась Нина.
– А теперь ступай.

–  Иду, мамочка, ты же видишь, я уже иду. Спокойной ночи. Андрей Сергеевич, спокойной ночи. Приходите к нам еще есть яичницу.

–  Наталья!
– сердито сказала Нина.

–  Непременно, - пообещал я вполне искренне.

Она поцеловала Нину, повернулась ко мне, сделала книксен, приподняв кончиками пальцев подол своего короткого сарафана, и удалилась. Чудная девчонка. И в ней, конечно, есть много от матери. Какая-то милая угловатая гибкость, не знаю, как это объяснить. Я отодвинул стакан и встал.

–  Спасибо, Ниночка, - сказал я.
– Тебе тоже пора спать. Всем пора спать.

–  Да, - пожаловалась она, - я встаю рано.

Мы вышли в прихожую. Я пропустил ее вперед и плотно прикрыл дверь.

–  Когда мы увидимся?
– спросил я.

–  Не знаю.

–  Тогда я знаю. Мы увидимся завтра. Давай?

–  Не получится, Андрюшенька. Завтра я со своими англичанками уезжаю в Минск.

–  Ну вот!
– Я расстроенно поглядел на нее.

–  Ничего, это всего на два-три дня. Постой-ка…

Она подошла ко мне вплотную и стала поправлять мой галстук. Тогда я взял ее за плечи. Она вздохнула и опустила руки. Я поцеловал ее.

–  Господи, - сказала она.
– Господи, как давно это было.

Я поцеловал ее еще и еще раз.