Дни мародёров
Шрифт:
– Сравнил! – фыркнул Джеймс ему вслед и все-таки бросил вороватый взгляд на Лили.
Лили болтала с Алисой и еще какими-то девчонками, время от времени поглядывая на Джеймса. Поймав его взгляд, она улыбнулась, да так, что Джеймсу показалось, будто у него в груди разбился старый кувшин с горячим медом.
Вот она, его Лили. Стоит здесь, живая, здоровая, цветущая, как и всегда. И как будто не было тех страшных недель, проведенных у её постели. Теперь это казалось жутким сном, полузабывшимся, истершимся...
В самом деле, Джеймс с трудом мог вспомнить подробности тех кошмарных дней. Как будто его память из жалости над
В тот день впервые выглянуло солнце – и снег в окрестностях Хогвартса начал таять. Повсюду бежали ручейки, лед трескался под ногами, вода сверкала на солнце, воздух, до этого дня безлико-холодный, наполнился запахами. Джеймс стоял неподалеку от главного выхода, овеваемый весенним, теплым ветерком, шмыгал носом, топтался и курил одну сигарету за другой, закуривал, делал пару затяжек и выбрасывал, чтобы снова полезть за пачкой в карман куртки. Он знал, то Лили должна вернуться в школу именно в этот день, она дважды подтвердила это в письме, написанном немножко корявым почерком.
Но все равно ужасно переживал. А вдруг что-то пошло не так? Её и так продержали там на две недели дольше положенного, вдруг решили подержать еще? Если решат задержать её еще хотя бы на день, он не выдержит, и сам переберется в Мунго, что бы там ни говорила Макгонагалл…
Джеймс как раз затянулся поглубже, когда за изгородью мелькнули две человеческие фигуры. Он замер, во все глаза глядя перед собой, медленно выдыхая дым и все еще держа сигарету у рта.
Лили вошла в ворота школы в сопровождении пухлой, строгой медсестры из Мунго. На Эванс была надета короткая теплая куртка и длинный черный шарф. Из-под короткой шерстяной юбки, больше похожей на обрывки какой-то ткани торчали две тонкие, почти кривые ноги в грубых ботинках и черных колготках. Темная одежда, внезапно ставшая ей велика, бледное личико со следами недавней болезни в виде кругов под глазами, огненно-рыжие волосы, плещущиеся на ветру.
И ярко-красные губы.
Наверное, целую минуту Джеймс просто стоял и пялился на неё. Тяжело дышал и пялился, пока пепел с его сигареты падал в бегущую под ногами воду. А Лили медленно шла от ворот к школе. Так медленно, так тяжело, словно прошагала до этого всю Шотландию и еще парочку стран. Её взгляд был прикован к Джеймсу, губы дрожали.
А потом Лили вдруг сделала странный, нетерпеливый жест руками, хныкнула, подогнув на ходу колени и сорвалась с места.
В этот момент Джеймс тоже очнулся и рванул ей навстречу.
Лед трескался под их ногами, вода брызгала во все стороны, солнце горело в каждой капле и пылало на волосах, выбившихся из-под шарфа. Лили буквально запрыгнула на Джеймса, обвила его руками и ногами в этих смешных тяжелых ботинках. Он покачнулся, но устоял, переступая с места на место и крепко обхватывая Лили руками. Она рыдала так безутешно и бурно, что даже у суровой медсестры, наблюдавшей за ними со стороны, внезапно зачесался нос, так что она поспешно отвернулась и полезла за платком.
Лили цеплялась за Джеймса, как коала, спасенная из лесного
Джеймс улыбнулся Лили в ответ и едва заметно подмигнул, отпивая из своего кубка. Как раз в этот момент пьяный в доску Фабиан что-то напутал с пластинками и вместо грохочущего рока «Диких сестричек», гостиную заполнила нежная баллада в исполнении Биттлз. Раздалось несколько недовольных голосов, даже можно сказать, недовольный гул, но он почти сразу сошел на нет, как только как-то приглушил свет и девчонки потащили парней танцевать. Кто же будет против потискаться в темноте?
Джеймс поставил свой кубок на ближайший стол, подкатил к группке девчонок, где застряла Лили, втянул губы, стараясь побороть улыбку, которая из него так и лезла и, сверкая глазами как Чеширский кот из магловской сказки, увел Лили танцевать.
Джеймс Поттер был не единственным, кого одолели воспоминания прямо в разгар вечеринки.
Роксана остановилась у стола с напитками и попыталась вручную открыть бутылку магловского виски, которое, одному Мерлину известно, как, проникло на праздник, но руки у неё дрожали, и она никак не могла совладать с открывалкой. В конце концов, психанула, выпростала из узкого кармана свою старую черную палочку и срезала пробку, так что она и остатки стекла зазвенели по стоящим на столе бутылкам. Кое-кто из толпы вокруг оглянулся на шум, кто-то окинул слизеринку высокомерным взглядом, но Роксана на них не смотрела.
Её все еще трясло после встречи с этим уродом. Гребанный Мальсибер. Мерзкое животное. Он ведь знал, что она не сможет не отреагировать, он специально её провоцирует?! Чего он хочет добиться? Неужели думает, что она пойдет у него на поводу?!
Конченый ублюдок. Мразь.
Роксана плеснула на дно стакана немного виски, выпила залпом и зажала рот рукой…
После того, как они вернулись в школу утром десятого февраля, её привычная жизнь слетела нахрен с катушек. Разговор с отцом, его признание, всё, что она услышала, перевернуло весь её мир. Роксана была напугана. Напугана и растеряна. Она не знала, что делать и куда кидаться. Ей пришлось вернуться в школу, потому что так было нужно, и этого хотел Абраксас, но спокойствия эти мысли ей не приносили. Все, чем бы она не занималась, вызывало у неё огромное чувство вины. Её отец согласился пожертвовать жизнью и добровольно ожидает смерти, в то время как она занимается всякой ерундой и… как это вообще могло произойти?! Нет, ей надо вернуться домой, вернуться и попытаться все исправить! Неважно, как, но она должна быть там, ведь это правильно!
И как только уверенность в этом «правильно» достигала апогея, Роксана смотрела на Сириуса, который сидел рядом с ней на уроках, в библиотеке, иногда даже спал рядом с ней, и понимала, что если вернется домой во всех смыслах – потеряет его. Сириус никогда её не поймет и вряд ли смирится с её решением. Ведь этот мир уже давно стал для него чужим. Он никогда в этом не признается, но Роксана знала, что он боится его, как огня, как сбежавший из цирка дикий медведь боится своей старой клетки и штыков. Поэтому о возвращении вместе с ним не могло быть и речи. А потерять Сириуса Роксана не могла. Это было все равно, что добровольно отказаться от руки, или ноги.