Дни моей жизни. Воспоминания.
Шрифт:
Артисты Александринского театра -- большей частью подтянутые, благовоспитанные. Рыцарски вежливый Далматов, культурный Писарев, серьезный Сазонов, красавец Аполлонский, барин и охотник Корвин-Круковский... Ко двору пришелся там Юрьев с его классической манерой игры, "классический мальчик", как его прозвала Савина. Выделялся скорее московским духом Давыдов, долго игравший в Москве и провинции: он не был типичным петербуржцем, и один из немногих пользовался любовью Москвы, считавшей его "своим". Да еще Варламов, любимец публики, за его несравненное, сочное комическое обаяние прощавшей ему даже "отсебятины" в Островском и Мольере. Любили его и в жизни за его благодушие и широкое гостеприимство, и Петербург, точно желая подчеркнуть свое отношение к нему, не такое, как к другим, звал его "дядя Костя" (под этим названием выпускались папиросы,
Проводя параллель между московскими и петербургскими артистами, нельзя не остановиться на том, какая огромная разница существовала вообще между московскими и петербургскими театрами и их публикой.
Об общественном значении Малого театра написаны тома. Многие выдающиеся москвичи на вопрос, где они получили образование, отвечали: в Московском университете и в Малом театре. Театр этот в течение долгих лет играл роль активно-творческого проводника революционных начал в обществе. Этот государственный театр являлся возбудителем протеста, орудием борьбы. Звучит парадоксально, но было так. И было главным образом благодаря наличию в театре такой артистки, как М.Н.Ермолова. Вся романтика трагедии, дававшая зрителю возможность и силу вырваться из плена повседневности и ощущать в себе веяние героизма, воплощалась в этой величайшей русской трагической актрисе. В жизни сосредоточенная, молчаливая, видевшая что-то свое, на сцене она была пламенным трибуном свободы.
Она, выражаясь высоким слогом, "уносила за собой зрителя на крыльях поэзии". Она была сивиллой грядущего и провозвестницей идеала. В Петербурге очаровательная Савина крепко держала зрителя на земле с помощью Крылова, Гнедича и других. Эти две артистки были полярно противоположны друг другу. И Петербург почтительно встречал Ермолову, но слегка побаивался этих пламенных выражений чувств, этих горящих огнем свободы глаз. Москва же почтительно встречала Савину, но, отдавая должное "кружевной игре", не мирилась с тем холодком и иронией, которые всегда чувствовались в Савиной.
Ермолова не любила играть в Петербурге, а Савина неохотно ездила в Москву.
Молодежь должна увлекаться, иначе она не была бы молодежью. И в Москве ей было чем увлекаться. Молодежь после "Овечьего источника" выпрягала лошадей из театральной кареты и везла Ермолову домой на себе. Те, кто был на этом спектакле, не забыли его всю жизнь.
Рядом с Ермоловой, естественно, сгруппировалась плеяда артистов, горевших той же романтикой, -- Ленский, Горев, Южин. Это дало театру возможность подняться очень высоко и много лет быть властителем дум молодежи, да и вообще Москвы. Каждое первое представление с участием Ермоловой являлось в Москве событием, на этих премьерах бывала вся передовая Москва -- профессура, литераторы, общественные деятели. В общем, публика была скромная. Только в ложах бенуара и бельэтажа можно было видеть роскошные туалеты: там бывало именитое московское купечество -- Хлудовы, Морозовы, Рябушинские, бравшие себе обыкновенно жен "за красоту" -- статных, пышных, румяных... Военных очень мало. Почти никого во фраке или в смокинге, но, например, некоторые старые профессора -- в мягких рубашках, без крахмального воротника; их бы не впустили в зал в Петербурге, а тут, если бы известнейший критик и литератор С.А. Юрьев или редактор "Русских ведомостей" М.А.Саблин явились в театр во фраке, то со старым капельдинером, звавшим их по имени-отчеству, мог бы случиться удар.
Особенно чувствовалось в театре присутствие молодежи, ее нескончаемые овации, ее восторженные лица. И судьбу пьесы или актера решали профессора, интеллигенция и молодежь. Тогдашней передовой публике не нужны были "революционные пьесы", чтобы почувствовать призыв к борьбе. Революционных в прямом смысле
Вообще в Москве театр был делом общественным. Даже театр Корша, считавшийся театром для развлечения, и тот отдавал дань общей тенденции: там по праздникам и воскресным дням устраивались утренники из классических пьес, со льготными билетами для студенчества, и юношество могло за гроши видеть прекрасные постановки классиков -- Островского, Гоголя.
Молодежь любила театр, она получала от него здоровую пищу.
В Петербурге было совсем иначе.
Близость двора, частое присутствие высочайших особ в театре -- все это делало и репертуар, и публику совершенно иными. В Петербурге особой любовью пользовались Мариинский театр -- и то даже не столько его великолепная опера, сколько балеты, -- и французский театр.
Балетные спектакли, "субботы" в Михайловском театре, гастроли приезжих знаменитостей... В такие вечера зал петербургского театра имел вид какого-то фантастического цветника. Дамы, о них можно судить хотя бы по портрету Белосельской-Белозерской кисти Серова, -- тонкие, бледные, надменные -- походили на экзотические цветы. Их фигуры облекались в воздушные ткани самых нежных оттенков. Им не уступали по красочности мундиры военных: белые с золотом кирасиры, голубые уланы, красные и светло-зеленые гусары... Штатские почти все во фраках или смокингах, с цветком в петличках, некоторые щеголи выписывали из-за границы белые гардении для бутоньерки.
Двор давал всему тон. И судьбу пьесы решали великие князья, министры и свет. Михайловский театр был по преимуществу театром "света". В то время еще не проходила мода на французский язык, и, как в пушкинскую эпоху, многие говорили по-французски лучше, чем по-русски. Менее светское общество ездило туда из подражания (в Петербурге всегда, кроме придворной публики, была, так сказать, "поддворная публика", рабски копировавшая первую). Ездили туда, как правило, все портнихи -- смотреть на туалеты артисток. В средствах артистки не стеснялись -- почти у каждой, за малыми исключениями, были богатые покровители. Для многих "француженка" была так же обязательна, как собственный дом и роскошный выезд: она своим существованием доказывала благосостояние данного сановника или банкира. Когда посредственная актриса, красавица Балетта, появлялась на сцене или в зале, залитая с головы до ног редчайшими брильянтами, в публике перешептывались: "Вот выплывает русский флот"...
– - так как она была фавориткой великого князя Алексея, стоявшего во главе морского министерства. А после Цусимы ходила по рукам горько-ироническая песенка:
По-французски -- Балетта,
А для нас -- Цусима,
– - намекавшая на то, что Алексей тратил на Балетта деньги, предназначенные на флот.
Молодежь в этом театре не бывала, тем более что там ставились большей частью пьесы "с раздеванием", где зачастую действие происходило в кровати, и красавец Гитри, любимец великих княгинь, появлялся в изящнейшем нижнем белье (даже не в пижаме, потому что они тогда еще не вошли в моду), а артистки поражали кружевными ночными рубашками. Барышень в этот театр возили лишь на редкие представления мольеровских пьес, ставившихся иногда для приличия...
Опера привлекала многих: кумир дам Яковлев, любимец публики Фигнер, тенор, не желавший расставаться с усиками, как Яковлев -- с бородкой, Медея Фигнер, певшая Лизу и Татьяну с сильным итальянским акцентом, очаровательная Мравина... Но нет возможности перечислить всех выдающихся певцов и певиц Мариинского театра.
Однако балет привлекал больше, чем опера.
В Петербурге была всегда какая-нибудь "звезда" первой величины, вроде Анны Павловой. Много сотен тысяч уходило на балетные постановки. Некоторые из них стоили этого, например, балеты Чайковского: сказочная хореографическая поэма "Спящая красавица", где прелесть сюжета сочеталась с красотой музыки, "Лебединое озеро", "Щелкунчик".