Дни ожиданий
Шрифт:
— Мерзавцы! — сплюнул Машкин.
— Да нет, талантливые, скажем прямо, мерзавцы!
— Теперь мне ясно, кто стрелял по моим бочкам!
— Кто? — обрадовался Ояр.
— Они же!
— Кто они?
— Я разве знаю, — сник Машкин.
— Вот, брат, дела-а… Надо следователя вызывать… Звонить в райцентр. Пусть разбирается…
Глория вырядилась — Машкин ахнул. Золото в ушах, золото на шее, золото на груди, золото на пальцах, золотой браслет, золотые часы и золотой пояс, и много еще чего, чему Машкин не знал названия и видел впервые.
— Надеюсь,
— Представь себе, да, — улыбнулась она.
— Сними!
— Что?
— Все. Я испытываю отвращение к золотым побрякушкам, Лора. Сними — ты не новогодняя елка. Ты и так красивая. Ты красивее всех на острове. Красивее всех на советском северо-востоке. Красивее всех в Арктике. Красивее всех…
— Не надо…
— …а нацепила на себя столько, что можно на все это купить новый вездеход. Не позорь меня, сними. Что люди скажут? Надень свитер, брюки, короткие торбаза… Ну, можно оставить тоненькую цепочку. И кольца сними. Теперь будешь носить только одно, обручальное. Понятно?
— Понятно… — вздохнула она. — Еще до загса не дошла, а уже попала в домострой.
— Не нравится?
Она подошла к нему. Села рядом.
— Нравится. Будь всегда таким. А железки, что на мне, можешь взять и отдать на вездеход, если придется… мне не жалко. Просто я какая-то сегодня дурная. Волнуюсь, что ли? Ведь не первый же раз замужем…
Антоша обнял ее, покачал головой:
— Никогда больше не говори так.
Она прижалась к нему, улыбнулась и по-детски, рукавом стала вытирать слезы.
В дверь постучали.
— Да! — рявкнул Антон.
Вошел Винтер.
— Рычи! Я тебе радио принес. Расписался на почте и взял.
Машкин принялся читать радиограмму.
— Ничего не понимаю, — сказал он. — На!
Ояр прочитал радио.
— Все понятно. Изменение плана работ. Тебе предлагают до конца апреля перебазироваться на остров Альберта, поскольку промеры со льда будут вестись там. И, естественно, перевезти туда все оборудование.
— Это я понимаю, — дошло наконец до Антоши. — Значит, сворачиваемся. А на чем? На чем я поеду? Ну, дадут мне трактор в колхозе, отвезу я на остров на прицепе все оборудование в несколько ходок. А работать-то во льдах надо на вездеходе! На ве-зде-хо-де! У меня госзадание! План! Меня же с работы снимут и посадят! Я ребят подвел!
— Не горячись! Запроси пальцы вертолетом, два комплекта. А?
— Меня обхохочут и до приезда комиссии снимут с работы и отправят на материк! Надо мной вся Арктика смеяться будет…
— Если ты так боишься этого, бери мой вездеход. Ломай — он не оприходован. Все равно трофей. Ломай, да знай меру, однако. Он еще нам пригодится.
— Это ты сейчас решил? — радостно спросил Машкин.
— Нет. По дороге. Я еще на почте вскрыл радио, — признался Ояр.
— Спасибо, старина.
— Да уж не за что. Не знаешь, чего еще ждать. Хоть бы пурга ударила, что ли… Все спокойней.
— Пошел бы ты лучше в ТЗП, — обнял его Машкин, — а? Хоть с горя, хоть с радости нам нынче один черт — повод.
Лежа в спальном мешке, засыпая
«Я напишу сценарий, отвезу его в студию и вернусь сюда снимать фильм. Обязательно. Сценарий не о медведях, а о людях, о соли здешней земли, здешних снегов, — думал он. — И назову я фильм «Время Игры в Эскимосский Мяч». Это было хорошее время. Я много увидел, много узнал, а главное — полюбил. Возможно мне удастся и многое понять — будет для этого и Время Большого Солнца, и Время Длинных Ночей, и Время Большой Медведицы, и Время Венеры Многоодеждной… Но самое главное для меня — Время Игры в Эскимосский Мяч».
Он заснул. А утром пришло к нему неожиданное решение, четкое, как выстрел из карабина, решение, поразившее всех и удивившее его самого.
Глава одиннадцатая
Недосягаемая, как Полярная звезда, мечта, многолетняя и тайная, сбылась наконец, и стоял Иван Иванович Акулов торжественный и гордый в сельсовете с книгой актов записи гражданского состояния и регистрировал новобрачных Антошу Машкина и Глорию Иванову. Первая регистрация на острове за пятнадцать лет!
Ребята с полярной станции щелкали фотоаппаратами, слепили блицами, на патефон в третий раз ставили марш Мендельсона, шесть заветных бокалов в который раз заполняли перемороженным шампанским, и в который раз Глория шепотом спрашивала у Антоши — бить или не бить?
Антоша женился впервые, обрядов не знал, но наконец не выдержал и решился:
— Бить!
Глория на радостях со всего маху трахнула бокал об пол, то же на счастье старательно сделал Антоша.
Ивану Ивановичу Акулову было жаль казенных бокалов, но он хмыкнул и промолчал.
В это время вперед выступил Варя (он был на свадьбе дружком и свидетелем со стороны Антоши) и сказал Акулову:
— Теперь вот нас распишите.
— Кого вас? — оторопел председатель.
— Меня и Ноэ.
— Это правда? — обратился он к Ноэ.
— Правда.
— А где заявление?
— Вот, — протянул Варя, — по всей форме.
— А кольца у вас есть?
— Вот. — И Варя показал два обручальных кольца. Накануне он был у Глории и взял у нее в долг два кольца — они оказались развозторговским неликвидом, в коробке их было много.
— А кто свидетели? Кто распишется? Кто возьмет ответственность? — продолжал Акулов.
— Они, — кивнул Варя в сторону первых молодоженов.
— А вас не смущает, — обратился Акулов к первым молодоженам, — что на вашей свадьбе будет играться еще одна, накладка вроде бы как? а?
— Нет, не смущает, — махнул рукой Антоша, — это наша общая свадьба.
Акулов выполнил все формальности, кто-то крикнул «горько», забыв, что еще не свадьба, четыре бокала пошли по рукам, и Варя и Ноэ, выпив шампанского, тут же свои бокалы разбили, и Акулов, взяв один из оставшихся, ушел на кухню сельсовета, налил фужер водки, выпил и снова вернулся к молодым.