До беспамятства
Шрифт:
– Я люблю тебя, Луи, - прошептал я, когда сил кричать и отбиваться уже не было. Луи пропал из моего поля зрения. Он пропал навсегда. И ничто не способно это изменить. Время назад уже не вернуть.
Мне что-то вкололи, и я тут же начал терять сознание. Глаза закрывались, а все, что я видел - серо-голубые глаза, которые смотрели на меня со всей нежностью и любовью. Улыбка, его идеальный вид. Он такой живой, такой настоящий. Он пожертвовал собой ради меня, а я даже не смог с ним попрощаться. Сжав медальон сильнее в руке, я поклялся себе, что никогда не забуду. Боль отступала, а на замену ей приходила бесчувственная пустота. Все становилось лишь черной картинкой,
И мир стал пустотой, без смысла и чувств…
========== Глава 22 ==========
Люди боятся боли, считают ее своим врагом. Люди стараются избегать ее, убегать от собственных чувств. Я научился жить с ней, ведь в этом чувстве потерялись все мои воспоминания. И теперь я даже скучаю по боли, которая разрывала мое сердце и почти убивала меня. Из-за нее я чувствовал себя живым – потерянным, убитым, несчастным, но живым.
Когда сердце уже не выдерживает новый удар, на смену болезненным переживаниям приходит что-то значительно худшее – отчаяние. Угасает надежда, исчезают мечты, умирает душа. Я перестал что-либо чувствовать. Мир вокруг заключался лишь в знакомых стенах, чужих голосах и собственном сердцебиении. Все вокруг потеряло свой смысл, свои краски.
Говорят, человек может многое выдержать, но есть и крайняя точка. Я ее уже пересек. Потеря части семьи, единственных друзей меня сломила, но любимого человека – убила. Я жалею, что не умер на арене.
Сейчас вокруг меня – беспросветная тьма мыслей. Она поглощает весь свет, все мельчайшие зарождения веры, всю любовь без остатка. И вокруг нет ничего, за что я мог бы ухватиться, как за спасательный круг. Нет никого, кому было бы под силу меня спасти. И как бы ни старалась моя команда – это все не то. Не хватает чего-то важного – человеческой теплоты, доверия, а, может, и настоящих чувств.
Мне даже в мыслях сложно называть его имя, не то, что вслух. Я не говорил уже несколько дней, но даже себе самому не могу признаться, что его больше нет. Луи больше нет. Голос в голове так отчетливо звучит, напоминая картины прошлого, оживляя прошедшие дни и худшие из моментов. Хотелось бы его заткнуть, но не получается. Хотелось бы сбежать, но невозможно убежать от самого себя. Хочется лишь выброситься из окна и лететь, лететь вниз. Нет желания жить, когда потерял слишком много.
У меня все еще есть талисман Луи – сойка. Иногда так сильно хочется от нее избавиться, как от напоминания о нем. А иногда кажется, что это – единственная вещь, которая связывает меня с реальным, прошлым собой. Ведь сейчас я – уже не я. Человек без личности, тело без души. Теперь я как капитолийцы, которые ничего не чувствуют, закрывают глаза на эмоции и переживания. Теперь я живу в своем худшем ночном кошмаре, а проснуться не могу.
Я старался быть верным себе, поэтому и не убил ни одного человека. Это было правильное решение. Стараться его придерживаться сейчас все сложнее и сложнее, ведь с каждой минутой мне хочется пойти на убийство. Самоубийство. И лишь иногда злость оживляет часть моей души, заставляя хотеть мести. Кто-то должен заплатить за все совершенные поступки, кто-то должен взять на себя вину. Из-за Сноу столько близких мне людей погибло, а все больше и больше семей будут терять своих детей из-за него. Почему такой человек все еще жив, если другие, лучшие из лучших, умирают?
Я не перестаю задавать тихих вопросов. Никто не дает мне ответов. Лишь иногда Джесси пытается говорить со мной, рассказать что-то. Но от ее разговоров становится лишь хуже.
Наверное,
– Гарри, твой отец умер, – тихо прошептала она где-то между успокоительной речью и длинными объяснениями.
Я не сильно слушал. Сердечный приступ, возможно, и был причиной, но кажется, будто это я. Если бы ему не проходилось столько переживать из-за моего пребывания на играх, если бы власти не причинили ему столько боли – он бы жил. Я знаю это. Но я настолько устал от потерь. У меня не осталось сил кричать, плакать, возражать. Накрывает волна невыносимого отчаяния, когда хочется вырваться из собственного тела, разорвать грудную клетку, чтобы дать выход чувствам, сделать хоть что-то, лишь бы отпустило. Хочется забиться в угол, чтобы никогда оттуда не выходить, чтобы навсегда остаться в темноте среди своих страхов, ведь они намного лучше реальности, с которой приходится сталкиваться. Именно отчаяние – худшее из чувств, ведь оно убивает надежду.
Я остался в этом мире один. И никакие награды, никакие призы не смогут как-либо улучшить ситуацию. Я не просто одинок – загнан в угол. Меня будто огородили колючей проволокой ото всех, кого я любил, заставив жить, а их отправили, наверное, в лучшее место. Я хочу верить, что сейчас им лучше, чем было в Панеме. И с каждой минутой, когда Джесси и Мириам повторяют мне о правилах поведения на интервью, о том, что я должен говорить и как говорить, мне все больше хочется не только сбежать, но и уничтожить все это. Чтобы никто в моменты, когда так отчаянно нужно одиночество, чтобы привести мысли в порядок, не пытался запомнить глупые правила бездушного народа.
Я уже забыл о том, что значит улыбаться. Мне сложно даже открыть глаза, чтобы посмотреть на окружающий мир. Это так чертовски сложно. Каждый день притворяться, что ты счастлив, что благодарен, хотя на самом деле хочется вырваться из своего тела, убежать куда-то, где есть место для свободной души. А все эти благодарности выбросить как можно дальше, ведь они застревают в горле каждый раз, когда пытаюсь говорить. Фальшивая улыбка, будто клеймо, обжигает, заставляет понять всю низость той пропасти, в которую я провалился. А глаза, наверное, уже не загорятся счастьем.
Одиночество ноет в груди, оставляя там тяжкий груз, непосильную для меня ношу. Но поверх все накладывают грим, пряча под маской истинное лицо. Тело запирают в яркие ткани, которые блестят под светом софитов и ламп. Из меня сделали красивую куклу, которую можно, как вещь, использовать и продать. От этого чувствуешь себя таким униженным, таким гадким, что так и хочется смыть все это с себя – но нет возможности. Чувство вины заставляет видеть кровь на своих руках – кровь родных и близких, в чьих смертях я повинен – и мне от нее не отмыться. Я убегаю от самого себя, а бежать-то некуда.
Джесси попыталась найти мне спасательный круг – воспоминания. И я впервые был благодарен людям за их алчность и странность, которыми щедро были наделены капитолийцы. Они сохраняют некоторые предметы с игр – личные вещи трибутов – чтобы потом продать их за огромные деньги. Никто об этом бы и не узнал, если бы мне не приоткрыли тайну. И я там нашел частички своей души, разбросанные по углам большой комнаты. Оружие моих друзей, которое так и не помогло им выиграть эту жестокую битву, блестело под ярким светом. Некоторые личные вещи, о которых я раньше не знал, но мог легко догадаться о их владельцах, были выставлены на показ для любопытных глаз. И некоторые остатки с арены, которые, как мне показалось, могут пригодиться.