До мозга костей

Уивер Бринн

17. БЕЗДЕЙСТВИЕ

Джек

Горькие ноты дягиля³⁷ и сладкой ванили заполняют мою холодную комнату. Присутствие Кири в моих владениях так же всепоглощающе, как духи, которыми она пахнет, даже в бессознательном состоянии.

Как и сам цветок дягиля, который родом из арктического ландшафта, она создана для меня, её увядшие лепестки ждут, когда их оживят.

Я вынимаю иглу и беру её обмякшее тело на руки. Осторожно опускаю её на каталку и

провожу тыльной стороной пальцев по её безмятежному лицу. Убираю красновато-коричневые пряди с её закрытых глаз, любуясь тем, как густые ресницы неподвижно лежат над высокими скулами.

Зажав в руке шприц, я наклоняюсь к её уху и шепчу: — Ты знаешь, как превратить меня в гребанного зверя, лепесток.

Я бросаю использованный шприц на поднос из нержавеющей стали и направляюсь к термостату. Температура снижается на несколько градусов. Не настолько холодно, чтобы она замерзла, но достаточно прохладно, чтобы я мог разглядеть, как её теплое дыхание образует пар в воздухе при флуоресцентном освещении. Искусственный свет придает её коже бледный оттенок, а её пухлые от природы розовые губы приобрели самый светлый оттенок голубого.

Такие же, как тогда, когда я впервые увидел её в морозильной камере, когда она испытывала мою сдержанность, играя на моих последних нервах, как на скрипке, пока я не был вынужден либо задушить её, либо трахнуть.

Мой член становится тверже от этой мысли. Ослабляя давление брюк, я расстегиваю молнию, мой хищный взгляд устремляется на спящую красавицу, беспомощно лежащую на моей территории.

Сколько раз я представлял её именно такой. С самого первого момента я услышал звенящую мелодию её смеха, и он проскользнул, как чертов вор, прямо под мои стены. Застигнутый врасплох, я не был готов к тому, что когда я повернусь, передо мной предстанет яркий луч солнца с сияющей улыбкой, который вторгнется в моё темное убежище.

Я посмотрел в её пленительные бледно-голубые глаза и в долю секунды понял — она станет моей погибелью.

И все темные, порочные мысли, которые я изо всех сил старался отогнать, пока пытался держаться подальше, — я чувствовал себя бессильным. Она была настолько чертовски красива. Её аромат был мучителен. Её смех разжигал огонь под моей холодной кожей, в то время как я тщетно пытался представить, как бы звучали её крики.

Она поглотила меня с первого дня.

С безжалостной яростью я жаждал наказать её за это.

Эта чертова рубашка с завязками на шее практически привела меня к переломному моменту, и я знал, что должен снять её, иначе сорвусь.

Я подпитывал голод, сначала рисуя её, запоминая каждую тень на её лице. Каждый соблазнительный, сексуальный изгиб её тела я запечатлевал в своей памяти каждым мазком угля.

Она единственная из моих объектов, с которой я никогда не снимал плоть. Я позволял себе только фантазировать о том, как бы выглядели её хрупкие кости, слишком опасаясь воплотить эти образы в реальности, боясь, что не смогу остановить себя.

Когда у меня не получилось выбросить из головы её голубые

глаза, я вывел свои гималайские голубые маки, чтобы они точно соответствовали оттенку её поразительных радужек, и вся моя оранжерея стала святилищем её красоты.

В любой момент я мог прекратить свои мучения. Мог сдаться и разрезать её на части, чтобы мучительно содрать её кожу, пока не получил бы награду, которая, как я знал, скрывалась под ней, ту нежную подъязычную кость, которую я почувствовал, когда моя рука сдавила её красивое, утончённое горло. Настоящая звезда для моей витрины трофеев. Я мог бы превратить её в пепел, воспоминание легко стереть из памяти, а останки развеять по маковым грядкам.

Потребность отдаться неутомимому влечению и заставить её исчезнуть была мучительной, с ней я боролся каждый день, входя в двери университета. Потому что если бы я этого не сделал, если бы позволил этой одержимости овладеть мной, — это привело бы к нарушению моих собственных правил.

Она искушала меня бросить вызов собственной природе.

Она была угрозой.

И прямо сейчас провокационный вид её нежной кожи — слишком большое искушение, манящее меня потянуться к скальпелю на подносе.

Доведенный до дикого желания, я прорываюсь сквозь последние остатки своей слабой сдержанности, направляясь к её седированной, ангельской фигуре на каталке и просовывая острое, как бритва, лезвие инструмента под рубашку.

Звук рвущейся ткани скользит по моей коже с болезненным удовлетворением, в то время как я провожу скальпелем вверх по центру, разрезая одежду, которую я ей подарил, и её кружевной лифчик, чтобы полностью обнажить её тело передо мной. Затем позволяю рубашке соскользнуть с её грудей, любуясь её затвердевшими сосками, равномерным подъемом и опусканием груди.

Я не тороплюсь, позволяя своему взгляду изучить каждый сантиметр её обнаженного и уязвимого тела.

Я знаю, что Кири не родилась убийцей. У неё есть совесть, душа, сопереживание. Она хочет любить и быть любимой — и, несмотря на мои ограничения в этой области, я сделаю всё возможное, чтобы дать ей то, в чем она нуждается. Но это…

Это всё для меня.

Развратно. Девиантно. Грязно.

Нечестивый способ, которым я собираюсь взять её, заставил бы ангелов сокрушаться.

С порочным голодом я позволяю себе коснуться двух шрамов под её нижними ребрами. Мои пальцы проводят по скошенным краям, двигаясь к грубым углублениям там, где лезвие рассекло кожу.

Неистовый гнев поднимается из недр моей черной души, разъяренный тем, что другой мужчина посмел прикоснуться к ней, причинить ей боль, попытаться уничтожить её. Ярость пронзает мои внутренности, скальпель сжимается в моей дрожащей руке, в то время как я представляю себе безумный способ, которым я сначала бы пытал, а затем изуродовал его.

Резня, которую я устраивал в этой холодильной комнате, померкла бы в кровавом сравнении с тем, чему бы я подверг Уинтерса, если бы он стоял передо мной сейчас.