До свидания, Сима
Шрифт:
Индус и кореец, имен которых я за все время работы не выучил, серьезно пыхтели над новыми трехмерными проектами, а белые люди, как всегда, бездельничали, вливали в себя кофе в немереных количествах и поглядывали в окно, не появился ли «Опель» Питера Оума, нашего пухленького заправилы, который очень гордится тем, что когда-то в детстве служил в каком-то там специальном отряде королевских ВМС.
Рекламный отдел фирмы «Скрибл» это вообще сплошная профанация моей профессии — я художник-дизайнер.
— Вот ведь геморрой с этими удавками, — сказал Ник, поправляя слишком расслабленный галстук (это такая
— А зачем? — спросил я.
— Мода такая, — открыл мне Ник. — Ей надо следовать, чтобы к тебе люди нормально относились.
— А какая тебе разница, как к тебе относятся? Ходи, как тебе удобно, — скривился я. — У меня вот дыра под жопой, и ничего.
Кроме того, я носил моряцкий пуловер из синей шерсти с кожаными плечами из какой-то хемингуэевской книги.
— Ты не рекламный человек, — помотал пальцем Ник, и Мэри с Мадлен закивали в подтверждение как китайские болванчики.
— Абсолютно не рекламный, — с гордостью согласился я. — Ну хоть ты скажи, что под всех не подстроишься, — сказал я и поймал мирно проходившего мимо офисного кота по кличке Полосатый. Полосатый промолчал, посмотрев на меня с неприязнью, и попытался вырваться. Все заржали. Но я-то знаю, что кот имел в виду только то, что ему не только на галстуки, но и на меня, и на всю нашу контору насрать с балкона.
Я почувствовал, что меня уже мутит от перемежения кофе с холодной водой из агрегата с перевернутой пластиковой бутылью. Надо что-то перекусить, подумал я, встал и сел.
— Что-то мне нехорошо, — сказал я, видя, как передо мной кипит и распадается пятнистая темнота и проплывают за ней какие-то прозрачные сперматозоиды. Когда все рассеялось, я почувствовал, что у меня какая-то скрипучая пружина в трахее или в пищеводе облегченно сужается.
— Что-то нехорошее вспомнил? — озабоченно переспросили коллеги.
— Да нет, просто какой-то… Какой-то сперматоксикоз.
Все заржали, естественно, а Мадлен бравурно взмахнула кулаком и обратилась к Мэри:
— Может, поможем товарищу?
— Спасибо, не надо, — отмахнулся я, моргая и растирая липкий от холодной испарины лоб.
— Ты сегодня что-нибудь ел? Со мной такое на диете часто случается, — сказала Мэри.
Она протянула мне крекеры, и я неохотно отгрыз сухой уголок и стал его обсасывать, как глицерин.
Перед обедом босс все-таки приехал и варварски разрушил нашу благоговейную рабочую атмосферу объявлением, что по случаю своего дня рождения он привез домашний сыр и вино своего дядюшки. Мы нехотя прервали кропотливый рабочий процесс и снисходительно повылезали из-за столов угощаться вином и плесневым сыром. Есть люди, которые считают, что им принадлежат все эталоны вкусов, и всячески стараются приобщить вас к своим гастрономическим извращениям. Питер один из таких людей, он сам крошил для нас бледный угол сыра с голубоватыми прожилками плесени, разливал вино и пытливо заглядывал в глаза каждому по очереди, спрашивая: «Ну как, а?»
— Питер, это
— Что это за кошмар клаустрофоба? Это твоя новая машина, Алекс? — тыча длинным пальцем в тутаймобиль, засмеялась Мадлен, выходя со мной на обед.
— Да вот, — похлопал я по жестяной крыше, — прикупил на барахолке у мистера Бина.
А сам подумал, что стыдно мне перед мистером Тутаем и ничего я уже не придумаю в свое оправдание. Не выдержит моей наглости, выгонит, пойду в хостель грызть ногти на ногах и бить клопов тапками. Мы, ворочаясь и раскачивая весь корпус, сложились в машину и поехали в корейскую забегаловку.
— Я его ненавижу, — сморщилась Мадлен, высовывая до самого подбородка язык и играя пальцами неприязнь. — Эти дурацкие откровения. Надо же было выдумать, что у него харизма.
Мне тоже стало противно, когда я вспомнил, как этот кучерявый баран самодовольно рассказывал нам о том, что у него в прежней фирме работали два украинца, которые искренне считали, что в Шотландии две главные достопримечательности: где он родился и где получил свое среднее (даже очень среднее) образование. Знает, сука, что восточные гастарбайтеры промолчат и даже смиренно похихикают. Одна Мадлен, как истинная француженка, улыбнулась и спокойно добавила: «Если ты еще хоть раз задержишь нам зарплату, я лично буду носить дешевые веночки на твою последнюю достопримечательность».
В столовой скромные корейцы согласились включить матч, и тихое бамбуковое заведение тут же превратилось в шумный, разнузданный, поглощенный плазменным экраном паб.
Футбол это языческая религия, поразившая континенты.
Когда вернулись, Питер еще расхаживал по фанерным лабиринтам своих владений.
— Почему опаздываете? — встретил он нас, насупившись и широко расставив ноги.
— «Ливерпуль» играет в Манчестере, — сказала хитрая Мадлен.
— Какая мне, в жопу, разница, — огрызнулся Питер, — я за «Глазго Рейнджерс». Стойте! — вдруг опомнился он и уставился на наручные часы. — Это же полуфинал.
Густо побагровел, молча указал нам, где наше место, и широким шагом пошел искать телевизор.
— Фу! — выдохнул Ник. — Наконец-то, — он откинулся в своем кресле и добавил: — Вот теперь перерыв начинается. Да здравствует «Манчестер»!
На его мониторе загрузился канал, и лениво забегали по зелени однообразные человечки в цветастых футболочках, и тихонечко заскрежетал прерывистый голос комментатора под волнистый гул толпы.
— А сколько ему лет-то? — спросил я.
— Нашему-то? Да уж лет тридцать пять гамадрилу, — сказала Мэри.
— Пятнадцать! — брезгливо поморщилась Мадлен.
— А ты чего сегодня такой кислый? — переключилась на меня Мэри.
Я махнул рукой, потом вспомнил, что уже говорил ей, и набычился.
— А! Прости, — опомнилась она, не сдержалась и, уронив голову лбом на ладонь, бесстыже захихикала. — Нет, прости, Алекс, правда, я просто дура, я сама себя не контролирую.
— А что такое? — спросила Мадлен.
Я старательно не посвящал ее в свои беды за обедом и теперь понял, что сам вырыл себе яму легкомысленным утренним признанием.