Добро Пожаловать На Темную Сторону
Шрифт:
— Ты — настоящее сокровище. Я могу понять, почему Падший Мото-Клуб так наслаждается твоей компанией.
Я не отрицала, что знала их, потому что было очевидно, что он знал все о Лулу Фокс.
— Что ты знаешь о них?
— Я знаю, что в городе появился новый Мото-Клуб, и у них, похоже, каждый шаг Падших записан оракулом еще до того, как они его сделают. И я лично знаю, что это очень хорошо финансируемая организация.
— Похоже, ты знаешь не намного больше, чем предположения, — сказала я, небрежно разрезая свой
Хавьеру не понравилось отсутствие у меня интереса. Он наклонился ближе и сказал.
— Что меня волнует в банде, кроме как использовать ее для достижения больших целей. Нет, я не гоняюсь за Мото-Клубом Падших в частности, поэтому мне все равно, за что они выступают, что они собой представляют на самом деле. Мне нужно знать только основные факты, чтобы делать свои ходы.
— Так ты, должно быть, знаешь Зевса Гарро, — сказала я тихим голосом, наливая ему еще вина и наблюдая, как красная жидкость стекает в его бокал.
— Не так хорошо, как ты, но да.
Моя улыбка была острее осколка разбитого стекла, когда я случайно пролила вино ему на руку, а затем повернулась к нему.
— Тогда ты поймешь, что это чертовски забавно, что ты думаешь, что ты такой страшный, потому что, Хавьер, я видела страшное. Я трахалась со страшным и смотрела ему прямо в глаза, когда делала это, так что позволь мне сказать тебе, что у тебя нет его улыбки.
Звон дверного звонка разнесся по всему дому, заставив замолчать разговоры, потому что кто звонил во время ужина?
Мои родители уставились друг на друга, прежде чем мой отец извинился, чтобы открыть дверь.
Дрожь дурного предчувствия пробежала по моему позвоночнику, когда я смотрела ему вслед, а затем снова, когда я повернулась к Хавьеру, чтобы увидеть, как он ухмыляется мне.
— Может, у меня и нет его улыбки, лиса, но поверь мне, настоящему злу не нужно лицо, ему просто нужно присутствие.
Мой отец вернулся в комнату, хмуро глядя на коричневую папку из плотной бумаги.
— В чем дело, Бен? — спросила моя мать.
— Кто-то оставил это на пороге, — пробормотал он, разматывая шнурок, удерживающий папку закрытой, и оттуда высыпались десятки глянцевых фотографий восемь на десять.
Я была слишком далеко, чтобы разглядеть, что изображено на них, но из разговора с Зевсом я знала, что именно такие фотографии были оставлены на местах пожаров, начавшихся в упавших владениях.
И теперь они были в моем доме.
Я была на ногах и двинулась к своему отцу еще до того, как осознала это.
Но было уже слишком поздно. Моя мать была ближе, а мой отец уже был там, уставившись вниз на лужу изображений, как будто он был погружен в тонущий песок.
Я упала на колени и взяла одну в руки.
Это была я, светлые волосы развевались в воздухе, когда я ехала позади Зевса на его огромном черно-серебряном звере по шоссе, крепко
На другом был изображен Зевс, его большое тело в основном скрывало мое собственное, когда он поймал меня в прыжке в свои объятия.
Другое. Его заросшие бородой губы на моих возле его дома два дня назад, большая рука сзади на моих джинсах гладила мою голую задницу, когда мы целовались.
Их было так много, по меньшей мере двадцать, и все они изображали мои незаконные отношения с тридцатишестилетним президентом-мотоциклистом вне закона.
Я подняла глаза как раз вовремя, чтобы увидеть, как лицо моего отца исказилось от черной ярости, а затем увидела, как сжатый кулак летит мне в лицо.
Он задел мою щеку и отбросил меня назад по скользким картинкам. Я ошеломленно уставилась на люстру. Моя левая скула пульсировала от ослепляющей боли.
— Бенджамин! — закричала моя мама, падая рядом со мной. — Что ты делаешь?
— Она спит с этим гребаным головорезом, — прорычал он, указывая на меня пальцем. Лайнел Дэннер внезапно оказался у него перед носом, удерживая его и рыча:
— Еще раз тронешь ее, я отведу тебя в участок, Бен.
— Моя дочь — гребаная шлюха! — папа закричал ему в лицо.
Я сморгнула слезы, лежа на полу и пытаясь отдышаться.
Мой отец только что ударил меня.
О мой Бог.
Одним простым действием остатки моей юности исчезли, и девушка, которая когда-то была Луизой Лафайетт, умерла. Я лежала на земле, моргая, глядя на жизнь, которая больше не была моей. Вокруг меня были блеск и деньги, званый ужин представлял собой застывшую картину класса, которая казалась фальшивым прикрытием чего-то гораздо более мрачного.
Моя мама помогла мне встать на колени, но потом отвлеклась на фотографии вокруг нас и дрожащей рукой взяла одну из них.
Это был плохой выбор для нее.
На ней я была обнажена, если не считать одну из массивных футболок Зевса, и сидела верхом на его коленях, когда он сидел на стуле на своем крыльце. Его джинсы были явно расстегнуты, и моя голова была откинута назад в экстазе, когда я опустилась на него.
Моя мама повернулась ко мне с широко раскрытыми от ужаса глазами и выдохнула:
— Кто ты?
— Твоя дочь, — напомнила я ей и только тогда поняла, что плачу.
— Больше нет, — сказала она, быстро поднимаясь на ноги, как будто у меня было инфекционное заболевание, и она уже слишком долго находилась в моем присутствии.
— Мама, — попыталась я снова, но она уже бежала к моему отцу, который все еще ругался на Лайнела.
Секунду я сидела на коленях, глядя на стол, за которым ошеломленно сидел мистер Уоррен, старший сержант Дэннер выглядел с отвращением, Ирина скучала, а Хавьер, чертов Хавьер, улыбался, как Чеширский кот.