Добро Пожаловать В Ад
Шрифт:
— Так жить можно…
— Ничего, — согласился старший лейтенант и, прихватив тряпкой створку, подбросил в огонь полено.
Он был совсем не богатырского роста, каким показался в темноте, но плотный сложением. Широкое, по-мальчишески круглое лицо с приплюснутым носом. Серые глаза приветливо смотрели на майора из- под густых пшеничных бровей.
— Давно ты здесь? — спросил комбат, принимая от Васнецова кружку с чаем.
— Пятые сутки пошли.
— И как?..
— Пока не на что жаловаться
Майор отхлебнул кипятка,
— А местные?.. Ладишь с ними?
— Соседствуем. — Пожал плечами Васнецов. — Населения в станице меньше половины осталось. Из чеченов, как прочуяли, что дело пахнет жареным, многие ушли. А русским деваться особо некуда…
— Но не тревожат?
— Боевики-то?.. В станице их нет, в Грозный подались. А вот оттуда ночами наведываются. Ходьбы, по-доброму, минут сорок… Иногда постреливают.
— Значит, живешь, как на пороховой бочке? Не зная, когда рванет…
— Ага… — согласился Васнецов. — Мне вот что интересно. Что в России обо всем этом говорят? Тут ведь, как на необитаемом острове Даже газет не привозят.
— У тебя можно курить? — спросил комбат. Достав из хромированного портсигара папиросу, постучал желтым ногтем по бумажному мундштуку, выбивая крошки табака. Смяв гармошкой гильзу, сунул в зубы.
— А на будущее… вы бы с куревом поаккуратнее, — посоветовал Васнецов. — В темноте категорически не советую. У меня вчера боец погиб. Хватило ума ночью закурить. Только спичкой чиркнул — бац, и прямо сюда, — он ткнул майору в мягкую ложбинку между выцветшими кустиками бровей. — Снайпер!.. В ночи уголек от цигарки за версту видать. Мой совет, лучше бросьте…
— Учту, — Комбат развеял зависший над столом клочковатый вонючий дым. — А насчет того, что о нас пишут… Я, брат, сам не знаю, чему верить. Вроде бы во Владике ведут мирные переговоры с Дудаевым, и в то же время наводняют Чечню войсками. Где логика? Или в этой дискуссии кулак — лучший аргумент?!. Не забивай себе голову… Поживем, увидим.
Комбат встал, застегнул пуговицы бушлата.
— Благодарю за угощение. Надо идти людей обустраивать. Покажешь, где можно палатки разбить?
— Ночью?! Нигде. Не надо недооценивать «чехов»…
— Кого? — переспросил майор.
— «Чехов»!.. Афганцы такое прозвище боевикам приклеили. Они раньше как душманов называли? Духами!.. И здесь малость подсократили. Чечены пока не жаловались… Так вот, если ночами они поблизости ошиваются, нет гарантии, что мину или растяжку не поставят. Дождись утра. А пока я распоряжусь, чтобы мои гвардейцы потеснились. Если кому из ваших не достанется места, пусть дрыхнут в БТРах. В них тоже тепло и мягко…
Глава одиннадцатая
Зазвонивший в восемь утра телефон разбудил Якушева. Толком еще не продрав глаза, он дотянулся до трубки и, зевая, сказал тихо, чтобы не разбудить спавшую Вику:
— Да… слушаю…
— Виктор, это вы? — он узнал по бархатному,
— Слушаю, Марина.
— Шеф ждет. У него снова возникли какие-то грандиозные планы…
— А претворить в жизнь их должен непременно я?
— Вы догадливы! — засмеялась секретарша.
— Буду через полчаса.
Проклиная редакционное начальство, поднявшее его ни свет, ни заря, и марочное красное вино, выпитое накануне вечером, от которого трещала голова, Якушев одевался.
Вика, щурясь от яркого лучика, пробивавшегося между плотных штор, приподнялась на локте:
— Ты куда?
— Дела, — ответил Якушев, затягивая ремень.
… До девяносто третьего года он жил в провинции, и в Москву переехал, когда двоюродная бабка в завещании квартиры упомянула его имя. Так, неожиданно для себя, он стал обладателем однокомнатной хрущевки в спальном районе столицы.
Переезд многое значил для него, причем не столько в личном, сколько в профессиональном плане…
Лет с шестнадцати, получив в подарок от матери шикарную по тем временам камеру ФЭД, он увлекся фотографией. Занятия в кружке в Городском дворце пионеров, хотя он давно уже перешагнул пионерский возраст, настолько втянули, что теперь свободного времени хронически не хватало.
Сначала у Якушева ничего не клеилось, что вызывало болезненную реакцию старого преподавателя, и когда он уже подумывал об уходе из студии (вращался семнадцатилетний лоб среди подростков), как вдруг в нем проснулась творческая жилка. Купив штатив, он зимними вечерами, когда на город опускались сумерки, бродил по улицам с фотоаппаратом…
Отечественная техника на удивление стойко вынесла сибирскую стужу. А седой мастер, рассматривая пачку свежеотпечатанных фотографий от восторга прищелкивал языком.
— Ты же в курсе, что идет конкурс среди фотокружков? Первое место — твое! — с уверенностью заявил он воспитаннику, не отрываясь от запечатленного в ореоле вечерних огней здания Приборостроительного завода, где на табло горела надпись:
Якушев радовался, уже предвкушал победу, считая дело свершившимся. Еще бы, старик-фотограф не просто входил в жюри, но и был его председателем…
Но, когда состоялась долгожданная церемония и он, затаив дыхание, ждал, когда в числе призеров назовут его фамилию — ударил гром! — среди отмеченных его не назвали. Ни на первом, ни на втором, ни на третьем месте… Это был настоящий шок! Удар! Потрясение!..
И хотя мастер внушал ему, что его снимки профессиональны, и вся загвоздка в его далеко не пионерском возрасте, отчего жюри предпочло более юных и перспективных, глотая от обиды слезы, он уходил с твердым намерением никогда больше не брать в руки фотоаппарат.