Добро пожаловать в обезьянник (сборник)
Шрифт:
Вот уже двенадцать часов он не отрывал взгляда от стены приемного покоя, с полудня, когда схватки у жены стали постоянными, как накаты огромных морских волн где-то вдалеке, в миле от них. То был второй ребенок. В прошлый раз Хайнц ждал на соломенной циновке в лагере для перемещенных лиц в Германии. Ребенок, Карл Кнехтман, названный в честь отца Хайнца, умер, и с ним еще раз погибло имя одного из талантливейших виолончелистов мира.
И вот он ждет во второй раз; ждет не смыкая глаз, и лишь на мгновение, когда онемение от изнуряющей мечты отпускает его, в голове Хайнца вихрем проносятся имена — гордость семьи.
— Мистер Нетман, — наконец-то вернулась сестра, — у вас мальчик, и жена прекрасно себя чувствует. Она сейчас отдыхает. Вы увидитесь утром. Ребеночка вы сможете увидеть через двадцать минут.
Хайнц ошалело уставился на нее.
— Пять фунтов девять унций, — сообщила она и ушла, унеся свою деланную улыбку и противно скрипя каблуками.
— Кнехтман, — тихонько произнес Хайнц, поднимаясь и сутуло кланяясь стене, — моя фамилия Кнехтман.
Он поклонился еще раз и улыбнулся — учтиво и в то же время ликующе. Он произнес фамилию по-старомодному, с четким европейским акцентом, словно хвастливый лакей, возвещающий приезд господина, гортанно и раскатисто, непривычно грубо для американского уха:
— КхххххНЕХТ! Маннннн!
— Мистер Нетман?
Доктор, совсем еще юнец, розоволицый, рыжий и коротко стриженный, стоял в дверях приемной. Под глазами темнели круги, он безудержно зевал.
— Доктор Пауэрс! — воскликнул Хайнц, схватив его правую руку обеими своими. — Слава Богу, Слава Богу, Слава Богу и спасибо вам!
— Угу, — промямлил Пауэрс и вымученно улыбнулся.
— Все ведь прошло как надо?
— Как надо? — Пауэрс зевнул. — Ну конечно, конечно. Все просто прекрасно. У меня такой разбитый вид оттого, что я уже тридцать шесть часов на ногах. — Он закрыл глаза, оперся о дверной косяк. — Нет, с вашей женой все прекрасно, — продолжил он голосом далеким и измученным, — она просто создана рожать детей, печет их как пончики. Для нее это проще простого. Вжик, и готово.
— Правда? — недоверчиво удивился Хайнц.
Доктор Пауэрс помотал головой, пытаясь проснуться.
— У меня мозги совсем набекрень съехали. Это Суза, я перепутал вашу жену с женой мистера Сузы. Они пришли к финишу вместе. Нетман. Вы ведь Нетман. Простите. У вашей жены проблемы с костями таза.
— Это от недоедания в детстве, — ответил Хайнц.
— Ага. Вообще ребенок родился хорошо, но если планируете еще детей, то лучше кесарить. Просто чтоб подстраховаться.
— У меня нет слов, чтобы вас отблагодарить, — с чувством сказал Хайнц.
Доктор Пауэрс облизнул губы, изо всей силы стараясь не закрыть глаза.
— Да ниче. Все норм, — заплетающимся языком ответил доктор. — Спокночи. Удачи.
Волоча ноги, он прошаркал в коридор.
— Теперь можете пойти посмотреть на ребенка, мистер Нетман.
— Доктор, — не унимался Хайнц, поспешив
Двери лифта скользнули и закрылись между ними раньше, чем Пауэрс нашел силы отреагировать.
— Сюда, пожалуйста, — показала сестра. — До конца коридора и налево, там окно в палату для новорожденных. Напишете свое имя на бумажке и покажете через стекло.
Хайнц прошел по коридору в одиночестве, не встретив ни души до самого конца помещения. Он увидел их — наверное, целую сотню — по ту сторону огромной стеклянной стены. Они лежали в маленьких парусиновых кроватках, расставленных ровными рядами.
Хайнц написал свое имя на обратной стороне талона из прачечной и прижал его к стеклу. Полусонная толстуха сестра мельком глянула на бумажку, не удосужив самого Хайнца взглядом, а потому не увидела ни его широченной улыбки, ни приглашения разделить восторг.
Выхватив из ряда одну кроватку на каталке, она подошла к прозрачной стене и отвернулась, снова не заметив радости отца.
— Привет тебе, привет, привет, маленький Кнехтман! — Хайнц обратился к лиловой сливке по ту сторону стекла.
Его голос эхом разлетелся по гулкому пустому коридору и вернулся, оглушив смутившегося Хайнца. Тот покраснел и сказал уже тише:
— Маленький Петер, маленький Кролль, — нежно проговорил отец, — малютка Фридрих, и Хельга в тебе тоже есть. По искорке от каждого Кнехтмана, и набралась целая сокровищница. Все, все сохранилось в тебе.
— Потише, пожалуйста! — Откуда-то из соседней комнаты высунулась голова сестры.
— Простите! — смутился Хайнц. — Пожалуйста, простите!
Он прикусил язык и принялся легонько настукивать ногтем по стеклу — так ему хотелось, чтоб ребенок взглянул на отца. Но юный Кнехтман ни в какую не собирался смотреть, ни в какую не соглашался разделить отцовское счастье, и вскоре сестра унесла новорожденного.
Хайнц лучился радостью, спускаясь в лифте, пересекая вестибюль роддома, однако никто на него и не взглянул. Он миновал телефонные кабинки. В одной из них за открытой дверью стоял солдат, с которым Хайнц час назад ждал вестей в приемном покое.
— Да, ма, семь фунтов шесть унций. Лохматая, как медвежонок. Нет, имя еще не подобрали… Да все как-то времени не было… Это ты, па? Угу, и с мамочкой, и с дочкой все нормально. Семь фунтов шесть унций. Нет, не подобрали… Сестренка? Привет! А не пора ли тебе спать?.. Ни на кого она пока не похожа… Дай-ка мне маму… Ма, ты?.. Ну вот пока и все новости у нас в Чикаго. Ма, ма… Ну ладно тебе… Не волнуйся ты так… Чудесный ребеночек… Просто волосиков — как у медвежонка… Да это я так, в шутку… Да, да, семь фунтов шесть унций…
Остальные пять кабинок пустовали, из любой можно было позвонить куда угодно на Земле. Как же хотелось Хайнцу подойти к телефону, позвонить, сообщить чудесную новость!.. Но звонить было некому, никто не ждал вестей.
Не переставая улыбаться, он пересек улицу и зашел в тихое местечко. В промозглом полумраке сидели двое, глаза в глаза, — бармен и мистер Суза.
— Что закажете, сэр?
— Позвольте угостить вас и мистера Сузу, — предложил Хайнц с необычной для него щедростью, — лучшим бренди, что у вас есть. Моя жена только что родила.