Добро пожаловать в прайд, Тео!
Шрифт:
Фёдор смотрел на себя в отражении зеркала. Надо начинать гримироваться. Он предпочитал это делать сам, если грим не слишком сложный. В этом спектакле грим простой. Нарисовать брови, подвести глаза. Да, и еще рога. В общем, есть куда руки приложить. Но Фёдор не торопился.
Он пообещал Энрико, что выдаст сто процентов того, на что способен. Он не дал этого обещания в память о своей матери, но он все равно дал слово. Однако не был уверен, что сдержит его. Фёдор взял черный карандаш, повертел его в руках. Будет символично, если он сломается именно на Мефистофеле.
Вот же
Фёдор отбросил карандаш, резко встал, прошелся, тронул многострадальный хвост. Странная мысль посетила вдруг: а если бы это была другая роль, другой образ – было бы ему проще? Если бы в таком состоянии, как сейчас, он мог бы найти в своем герое что-то, близкое себе? Хоть на что-то опереться? В Мефистофеле человеку опереться не на что. По крайней мере, не в том состоянии, в котором находился сейчас Фёдор.
Он снова сел за гримировальный столик, поставил на стол локти, уперся подбородком в переплетённые пальцы. Вспомнился почему-то дед. Он был далеким от музыки человеком – не считая того, что был женат на пианистке. А сам дед был инженером и заядлым спортивным болельщиком. Заядлым и разносторонним. И хоккей числился в круге интересов деда, и многие другие виды спорта. Сам же дед до самой глубокой старости участвовал во всевозможных городских спортивных мероприятиях. В последние годы он даже выступал не в своей возрастной категории, а в более младшей – потому что его возраста больше не было участников, он был единственный. Тогда Фёдор, который был занят совершенно другими, далекими от спорта, вещами, относился к увлечениям деда-пенсионера с легкой снисходительностью. Теперь же он многое бы отдал, чтобы оказаться рядом с дедом перед экраном телевизора, на котором показывают какие-нибудь соревнования. Но, увы…
Именно дед рассказывал ему про такое явление, как плюс-старт. Означало оно, что в решающий момент, выходя на самый важный старт, некоторые спортсмены совершенно непостижимо находят в себе какие-то не поддающиеся объяснению дополнительные внутренние резервы. Которые и позволяют этим спортсменам в итоге победить.
Возможно, это справедливо не только для спорта. И когда Фёдор шагнет сегодня на сцену перед заполненным до отказа залом, эффект плюс-старт поможет ему. С этой мыслью он, наконец, начал гримироваться.
Телефон завибрировал, когда Фёдор, ругаясь сквозь зубы, приделывал рога и уже подумывал о том, чтобы просить о помощи. Он покосился на телефон, уже почти решил не брать – но зачем-то взял в руки. Пришло сообщение от Сола, Фёдор даже не стал смотреть – ничего нового или интересного там нет, очередное, наверняка нарочито бодрое пожелание удачи, которое сейчас Фёдору нужно, как мертвому припарка. И когда он уже собрался окончательно убрать телефон в ящик стола, пришло еще одно сообщение. От Ди Мауро.
Рука его замерла. Что там может быть? Еще одно пожелание удачи – только не от циничного продюсера, а от слегка экзальтированного дизайнера? Нет, никакие пожелания уже не изменят того, чему суждено сегодня случиться. Он выдвинул ящик.
И зачем-то открыл сообщение.
Прочитал Фёдор его трижды. Оно было не коротким. Но и не слишком длинным. Но весь смысл его дошел до Фёдора Дягилева далеко не сразу.
«Мы с Лолой желаем тебе удачи. У нас пятый ряд партера, центр, надеюсь, нам будет все прекрасно видно и слышно. И я лично надеюсь, что мне удастся не упасть в обморок от наслаждения. А Лола сказала, что лично
«Этим» оказался букет кремовых роз, что красовался на следующим за сообщением фото.
Фёдор сел на хвост. Вскочил, проверил – нет, на месте, держится. И принялся метаться по гримерке.
Лола. На спектакле будет Лола. Она пришла. Сама пришла. Сама захотела. Ну и что, что с Ди Мауро. Если бы не захотела – никакая сила ее бы не заставила. Значит, захотела, значит, сама.
Эти слова – «пришла», «сама», «захотела» - крутились и стукались в его голове, как бильярдные шары после соударения. А потом вращение остановилось. Фёдор – тоже.
Вот он – его личный плюс-старт. И нет у него теперь никакого права на ошибку. Потому что Лола будет в зале. Он обещал Энрико сто процентов. Ха! Сто двадцать не хотите? А сто сорок? А двести?!
И закинув хвост на руку, Фёдор Дягилев шагнул к двери.
Картина десятая, в которой пожинают то, что посеяли. Каждый – свое.
– Смотри, вон там сидит синьора Альфано.
– Где? И кто она такая? Она из клаки?
Они с Гвидо переговаривались шепотом. Совершенно непонятно, почему – в зале перед началом спектакля стоял равномерный гул. Но они оба чувствовали себя практически шпионами на задании.
– Ты с ума сошла! Клакеров так просто заранее и не вычислишь. А синьора Альфано – педагог Тео по вокалу.
Лола впилась взглядом в женщину, сидевшую в следующем ряду, на несколько кресел левее. И узнала ее. Та самая Джульетта на балконе. Оказывается, это его педагог. Она вдруг показалась Лоле ужасно красивой – красивой настоящей итальянской красотой, с кремовой бархатистой кожей, темными влажными глазами и затейливой прической блестящих черных волос. А роскошные формы только добавляли ее красоте шарма.
– Она хороший педагог? – прошептала Лола Гвидо на ухо.
– Очень, - кивнул он.
– Настолько хороший, что ты готов простить ей размер больше сорок восьмого?
– Лола! – возмутился Ди Мауро, но тут подал голос оркестр – и они притихли. Еще не поднят занавес, но винтики в невидимом механизме премьеры уже вовсю крутятся.
***
– Господи… он собрался свистеть.
– Что?!
– Эта знаменитая ария Мефистофеля со свистом. Обычно свист изображает оркестр. Но Шаляпин, например, свистел сам.
– Что в этом такого?
– Тео не хватит дыхания, вот что! И он сорвет арию! Ну зачем, вот зачем он выпендривается, а?
«Потому что это Фёдор Дягилев!», - хотелось ответить Лоле. Но сказала она другое.
– Не каркай!
– Лола… - Гвидо смотрит на нее умоляюще. Его безупречные римские кудри сейчас прилипли ко лбу. – Я видел у тебя в сумочке бутылочку из-под йогурта. Но там же не йогурт, да?