Добро с кулаками

Грушевский Денис Юрьевич

– Так и скажи, я, мол, сдрейфил! В одно предложение уместится, - с улыбкой ответила рыжая подростку.

– Кто - сдрейфил? Я? Сдрейфил? Да знали бы вы несчастные, сколько в средние века я святош укокошил....

Часть вторая

Мир так устроен - всё к нам

возвращается,

Что отдали, вернётся - не прощается

Не затухает и не прекращается,

Вращается всё в мире, всё вращается.

Добро вернётся доброму, свет -

светлому

И получить посылку от себя ответную

Так ожидаемо и так естественно,

Мир справедлив - живите

Соответственно!

Ратников Борис Константинович

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ПРЕСТУПЛЕНИЯ И НАКАЗАНИЯ

Прекрасный багровый закат разливался по всем уголкам не менее прекрасного песчаного пляжа и, отражаясь, и переливаясь золотыми оттенками, растворялся в джунглях позади пляжа. Огромная звезда как будто нарочито решила задержаться прежде бы, чем райский остров окутало покрывало ночи. Воздух был влажен и свеж. Океанский бриз нёс с собой вечернюю прохладу, и все обитатели дивного леса, словно проснувшись от дневного зноя, наперегонки пытались выкрикнуть каждый своё. Макаки верещали на верхних этажах о том, что пора спуститься к берегу за ракушками. Всевозможные попугаи и птички вторили им, что как бы оно

да, и надо, да только вот поскорее. Ведь совсем скоро проснётся хозяйка здешних мест красавица чёрная пантера и уж тогда кому-то может не поздоровиться. В свою очередь эта самая хозяйка, протяжным рыком известила остальных что вовсе и не спит да вдобавок ко всему всё слышит. И не только слышит, а скоро придёт и вас на одного станет меньше. Не понятно, за каким лешим, вышедший на берег тапир что-то прохрюкал, будто пьяный и снова скрылся в чаще. Между делом был на данном острове ещё один экземпляр, которого не радовало ни вечернее солнышко, ни звуки дикой природы как, впрочем, и прохладный бриз. Да это был именно он, некогда властный и заносчивый, уверенный в собственном превосходстве над другими, продуман и прогнозист, владелец большей части всех денег на земле Джон Рокфеллер. Правда, теперь он более походил на несчастного задумчивого старца из какой-нибудь Богом забытой кельи в горе, или скорее, на отшельника дервиша - собирателя сказок, нежели на распорядителя судеб. Оно и понятно ведь сидел Джон на простом табурете без спинки, а совсем не в кресле, да ещё на перцовом горчичнике с ногами, опущенными в тазик с постоянно ледяной водицей. Но самое отвратительное в данной ситуации было то, что сидел старик в подобном качестве уже как три года с довеском. По крайней мере, он сам так себе насчитал, определяя время лишь по смене сезона дождей на сезон засухи. И конца подобным посиделкам, покамест ничего не предвещало. Поначалу его очень тревожило создавшееся антагонистическое положение. Весьма отравлял первые дни и ночи, месяцы и кварталы перцовый горчичник, а вместе с ним и тысячу раз проклятый тазик. Сидеть, также было невыносимо гадко. Затекало буквально всё от ног до шеи. Однако к физическим так сказать неудобствам Рокфеллер попривык. Хоть и не сразу, но всё же привык и почти перестал обращать на них внимание. Слава Богу, хоть, что каждое утро с гор не спускается огромный орёл клевать печень. Изо дня в день. Из века в век. Размышлял старик, радуясь тому факту, что ему самому худо было всего нечего - пара каких-то годиков, в то время как Прометею особо тяжело было первые сто лет. Ведь так и с ума можно спятить, постоянно думая, что задницу больно жжёт, словно сидишь на сковороде. Вспомнив технологию медитации, ещё всякую там ерунду про йогу, аюрведу и прочее и поняв, как, не обращать внимания на боль и неудобства, облегчения к своему удивлению Джон не испытал. За физическими муками незамедлительно, словно из-за угла появились муки душевные, ещё более коварные и безжалостные. Терзало и душило одиночество. Страх и безысходность периодически накрывали своим опахалом с головы до пят. Безысходность порою была сравнима лишь с той, которую испытывают только суицидники перед самим ужасным актом умерщвления себя. Но самое сильное переживание, доставляло какое-то пока не совсем понятное чувство, идущее откуда-то из самой глубины души. Чувство того, что почти всё, и вся делал неправильно. Не по велению совести, про коею и вспомнил-то только уже, будучи сиденцем на острове, а по наставлению алчности, тщеславия и корысти, деструктивного образа мышления, направленного только на одно - любой ценой сохранить и приумножить. И притупить данное нещадное, ледяное чувство, с помощью медитации и йоги, увы, никак не удавалось. Ну, хоть ты тресни, как бы Джон не тужился. Однажды в самом начале отсидки старик заметил в стае попугаев ежедневно поутру слетавшихся к песчанику клевать камешки для улучшения пищеварения, заметил и выделил для себя не совсем обычного попугая. Да, с виду это был совсем обыкновенный белый какаду, только Джону сперва показалось, а затем он уже утвердил себя на мысли, что попугай видит его. Более того, непросто видит, а наблюдает за ним каждое утро в то время как его сородичи клюют песок и общаются на своём птичьем языке. Было что-то немного пугающее во взгляде птицы. Казалось взгляд этот, обладает разумом, и поэтому Рокфеллер практически всегда не выносил его, уводя глаза в сторону. А попугай, вдоволь насмотревшись на старика, возвращался к своим попугайским делам, принимаясь то ухаживать за пернатой самочкой, то ставить на место зарвавшегося соперника. К слову сказать, остров на котором сиживал вот уже третий земной год корпоратократ и глобалист, был не совсем безлюдным. Иногда на него заплывали или туристы на красивых яхтах или просто путешественники да счастливые обладатели собственных посудин. Хоть это событие и вносило разнообразие в пресный репертуар теперешнего бытия Рокфеллера, однако радости доставляло не особенно. Всё дело в том, что все эти счастливые и беззаботные люди отдыхали на острове, любовались его красотами, кормили полу ручных обнаглевших макак бананами, и даже иногда занимались любовью на песке почему-то всё время как назло прямо неподалёку от табурета. Так вот все они совершенно не замечали беднягу арестованного, словно бы его и не существовало. А однажды чей-то ребенок, резвясь, пробежал сквозь старика, словно бы тот был бесплотным духом. После этого события Джон до вечера стонал и плакал. А рядышком с ним метрах в пяти у костра весело праздновала какое-то событие группа туристов, как показалось по речи из Франции. Они задорно плясали и смеялись. Прыгали через костёр, поздравляя упитанного румяного старика, судя по всему с юбилеем, и с каждым тостом хлопали тому в ладоши. На углях шипело и скворчало мясо, а Джон мог только понюхать и облизать пересохшие губы. Кушать ему, видимо не полагалось весь срок наказания. По крайней мере, слуга индус раз в день не появлялся возле ног хозяина с корзиной, доверху набитой яствами. Зато вместо слуги индуса ровно три раза в день как по часам отмечая завтрак, обед и ужин появлялся нестерпимый голод, покидавший злодея дедушку только под вечер.

– А печень то в итоге кончилась. Что же может кончиться в моём случае?
– всхлипывал и горюнился старик вечерами.
– Ах, Прометей, Прометеюшка, как же я тебя теперь понимаю!

Правда однажды в полдень аккурат к обеденному часу, прямо из ниоткуда перед Джоном нарисовался молоденький повар с кошачьими усиками, в беленьком фартуке и шапочке, да с салфеткой на рукаве. Правда на бейджике появившегося, несмотря на одеяния повара, красовалась надпись "Гарсон Людвиг". Старик аж дар речи потерял от такого появления.

Приготовился сперва наперво Рокфеллер к худшему, однако повар весело подмигнул старику и пламенно воскликнул:

– Бон аппетит сеньоре!

Не менее весело повар принялся проделывать перед стариком, вот какие штуковины: Для начала из ничего слепил столик и накрыл его белейшей накрахмаленной скатертью. Затем будто из закладных невидимой кухни достал приборы для первого и второго и аккуратно разложил их перед уже пришедшим немного в себя стариком. Добавил немного столового серебра в вилках ложках и ножах. А в концовке на столике появилась искусно сделанная кастрюлька определённо с чем-то вкусненьким. Запахло каким-то неземным мясным супчиком. У Джона слюнки непросто потекли, а побежали ручьями. Вот оно, хоть какое-то послабление! Только в этот самый момент понял он, как по-настоящему проголодался. Ну, наконец-то! Хоть что-то хорошее за последнее время.

– Простите, а вы не подскажете где я и сколько мне тут ещё сидеть?
– задал немного осмелевший Рокфеллер, вопрос наполнявшему в тот момент тарелку гарсону Людвигу. Повар лишь удивлённо пожал плечами, показывая тем самым, что ничего не понимает. Тогда старик всецело переключил своё внимание на тарелку. Ах, что это был за супчик! Волшебство, а не супчик. Определённо на основе сырного и грибного пюре с двумя филейными кусочками мяска на косточке, да в придачу посыпан зеленью и приправами. От одного аромата голова закружилось у старика. Представилось одно - как вкусно сейчас будет и как бы подольше растянуть удовольствие. Маленькими глотками, да вдумчиво-долго пережёвывая, собрался кушать Рокфеллер. Самое главное медленно! С такими мыслями и потянулся к ложке с вилкой. Как вдруг, подобно повару, из ниоткуда, по другую сторону от старика касаемо столика, возник пренеприятнейший во всех отношениях какой-то бродяга. Бродяга был три дня минимум небритый, неопрятный, как попало одетый, с вульгарной физиономией плюс метр пятьдесят росту.

– Вижу я как раз вовремя! Как вкусно пахнет! С утра ничего не лопал! Проголодался как чёрт!
– с этим монологом бродяга этот выдернул тарелку прямо из-под носа старика, прихватил ложку из стариковской руки и неподалёку сев на песок, прямо с колен принялся уплётывать за обе щёки супчик Джона. Сперва Джон растерялся, но быстро овладев собой, понял, что с бродягой связываться не имеет никакого смысла. Оставался повар. Тогда старик жалобно уставился на Людвига, затем на кастрюльку, потом опять на повара и снова на кастрюльку. Намекая тем самым, что супчик ещё в кастрюльке есть и что он Джон не против отведать его и из самой кастрюльки, хотя бы и руками. Повар не сразу, но всё-таки понял молебный призыв старика, а поняв, просиял и уже вознамерился пододвинуть кастрюльку к Джону, как проклятый бродяга закричал, размахивая руками следующее:

– Ни в коем случае! Охренели что ли?
– тут бродяга покрутил у виска в сторону повара.
– Вы чего это тут такого удумали?! По праву сильнейшего, экспроприирую кастрюлю целиком! Мне одной тарелки мало!

На что повар лишь пожал плечами и участливо-грустно улыбнулся старику. Улыбка эта прямо говорила: Ничего не поделаешь, действительно по праву сильнейшего имеет право!

Далее бродяга съел первую тарелку, два раза сходил за добавкой, пока кастрюлька не опустела, после чего вылизав тарелку, вернул её повару, поставив на столик перед опять-таки носом Джона.

– Спасибо, было очень вкусно! Что-что, а супы у тебя всегда отменные. Не забудь и в следующий раз меня опять позвать!
– молвил бродяга напоследок, чем заложил участие повара в своём появлении, после чего незамедлительно исчез.

Далее после пару секундной паузы, повар заговорщически подмигнул Джону, приложил к губам указательный палец и шепнул: Тсс! После чего оглядевшись по сторонам, уже более осторожно извлёк на столик опять-таки из ниоткуда определённо второе. Второе било первое вдребезги. На столике появились жаренная на гриле стерлядка, политая лимонным соком, а по бокам украшенная чёрной икрой и зеленью, да на золотом подносе. Жаренные на гриле овощи располагались на другом подносе, а бонусом послужил свежее выжатый яблочно-апельсиновый сок. Один только запах блюд чего стоил, не говоря уже о внешнем виде. Джон с недоверием и мольбой в глазах уставился на Людвига. Людвиг приободряющее закивал головой и даже сам отрезал кусочек королевской рыбы, нанизал его на вилку и протянул старику. Неужели покушаю, - взорвалось в голове, - Неужели всё-таки! Закрыв глаза, старик медленно потянул руку с вилкой ко рту. И напрасно, что медленно. Сантиметр оставался между вилкой и ртом. Всего сантиметр. И рот уже открыт и запах, рыбы ударил прямо в мозг и губки задрожали, как за руку схватили. Глаза открылись сами собой. Ровно там же где ранее появлялся бродяга, теперь как чёрт из табакерки возникла уже бродяжка. Бродяжка была также неопрятна и грязна, нечёсаная да с синяком под глазом. Ещё бродяжка очень походила на вторую половинку предыдущего бродяги. За это можно было бы ручаться. А ещё бродяжка отличалась уникальной широтой тазовой кости и едва заговорила, как в воздухе появился терпкий запах перегара.

– Слух прошёл об том, что ты тут продукты дефицитные понапрасну переводишь! Вижу теперь, не врут добрые люди. Ну, разве так можно Людвиг?
– обратилась бродяжка сразу к повару с упрёком, при этом, не отпуская Джоновскую руку с вилкой.

Повар виновато пожал плечами, стыдливо покраснел и накуксился, а накуксившись, отвернулся. Всё, - якобы нет тут больше гарсона Людвига, делайте что хотите. Гарсон Людвиг вне игры!

– Не бойся ножа, а бойся вилки, один удар - четыре дырки! А ну давай сюда вилку! Стерляди ему, видишь ли, захотелось. Ишь ты, какой умненький нашёлся! Видали мы таких миллион раз! Ты посмотри, какая птица! Губа то не дура! Желаешь стерлядью питаться, иди сперва налови, - угрожающе надвинулась на несчастного старика бродяжка.

Далее совсем обнаглев, бродяжка эта не стала уносить блюдо и кушать его на земле. Наоборот, по-хамски она немного отодвинула столик, и уж совсем по бесстыжему перекинув ногу через колени Джона, на эти самые колени и плюхнулась как раз своим широким тазом. После чего сидя на Джоновых коленях без обиняков принялась уничтожать второе предназначавшееся старику, тем самым полностью второе это отжав. Джон попробовал было спихнуть неприятную во всех отношениях наездницу, но, увы, ничего не получилось. Всё тело старика буквально парализовало, так что оставалось сидеть и вдыхать перед самым носом аромат немытых жирных волос. Ела бродяжка, не спеша. Смакуя. Хвалила и рыбу, и овощи, а сетовала только на то, что на таком столе да не оказалось хотя бы простого фуфырика из аптеки. У старика начали уже затекать ноги от увесистой широкой кости, как бродяжка, вытерев руки о брюки Рокфеллера, встала из-за стола, оставив о себе лишь голову и хвост королевской рыбы.