Доброволицы
Шрифт:
Пролежала я с высокой температурой несколько дней. Меня навещала жена заведующего хозяйством. Потом температура резко упала, и я убедилась, что не ошиблась в диагнозе.
В это время мы дошли до станции Кавказская. Каково было мое удивление и негодование, когда я узнала от старшего врача, что мы в Екатеринодар не идем, а поворачиваем снова на фронт, к Ростову! Доктор Ложкин мне сказал, что он послал телеграмму в Главное управление Красного Креста, сообщив, что больные разгружены, поезд в полном порядке и готов к следующему рейсу. У меня началось новое с ним сражение. Это был не санитарный поезд, а грязный хлев. Без персонала, без продуктов, без перевязочных средств и без лекарств: все было использовано во время этого бесконечного рейса. Но доктор уперся, решил ехать в Ростов, взяв с собой четырех больных тифом сестер и меня. Это повторялась история Свято-Троицкого госпиталя:
Как раз рядом с нами стоял перегруженный больными военно-санитарный поезд, который шел в Екатеринодар. Я стала требовать, чтобы сестер перенесли туда. Доктор долго не соглашался, но в конце концов уступил. Тогда я сказала, что поеду их сопровождать. Он мне категорически запретил. Начались новые споры: я ему доказывала, что сама больна, что и мне надо в госпиталь, что работать я больше не могу. Но он объявил, что я абсолютно здорова, что все это мои выдумки, хотя во время моего первого приступа он ко мне и не заглянул, как вообще ни к одному больному. Но я не уступала. Уступил он, но потребовал от меня, чтобы я дала честное слово, что, как только я сдам сестер в госпиталь, я в тот же день поеду обратно на поезд. Я совершенно спокойно ему ответила: «Даю слово вернуться, если буду здорова». Я знала, что больна, и ничем не рисковала. Доктор мне разрешил, но сказал не брать вещей ни в каком случае.
Я не протестовала и сразу же пошла на соседний поезд и попросила нас взять. Затем быстро уложила все свои вещи и попросила санитара незаметно от доктора Ложкина отнести их в купе больных сестер. Сама же пошла к ним, уложила все их имущество, и тогда санитары перенесли их вещи, захватив и мои.
Хотя соседний поезд был переполнен больными, моим сестрам дали по койке. Вагон был третьего класса, без купе, и между отделениями были только низкие перегородки. Мы получили три места в одном отделении — два внизу и одно наверху, а четвертое внизу в соседнем отделении, за нижней перегородкой. Так что, в общем, были все вместе. На нижнее место в соседнем отделении я положила сестру Звегинцеву: она была почти без сознания, но лежала спокойно. В первом отделении наверху я устроила сестру Махоткину, которая была еще в сознании, а внизу на две койки положила сестер Г. и П…скую (фамилии я забыла). Они бредили, метались, и их надо было держать, чтобы они не упали на пол; я весь проход заложила нашими вещами, а сама забралась на них, чтобы было легче сдерживать сестер. На другой верхней полке лежал солдат.
Перебрались мы в этот поезд еще днем, но только вечером пришла сестра поезда. Она очень обрадовалась, увидя, что я сопровождаю своих, и сказала, что у них почти весь персонал лежит, а здоровые не успевают ничего сделать.
Поэтому она мне показала, где находится шприц и все необходимое для уколов, и попросила, чтобы я сама делала все, что надо. В вагоне не было даже санитара, и за всю дорогу никто в вагон даже не заходил. Я сказала сестре, что раз я еду, то буду следить за всеми и что она может сюда не заходить. Я занялась уколами, сначала сестрам, а затем обошла всех больных, кое-кого уколола, сделала что могла и уселась на чемоданах.
Наступила ночь, в вагоне почти темно; где-то в одной стороне горел слабый свет. Сестры метались и все время скатывались на чемоданы. Держать их обоих не было возможности, да не было больше и сил. Тогда я легла между ними на наши вещи: таким образом, им некуда было скатываться. В конце концов они навалились на меня с двух сторон и лежали уже тише. Но тогда я начала чувствовать, что меня заедают вши: они ползли сплошной массой по шее и по лицу. Я не могла двинуться, чтобы не потревожить сестер, и только ладонью сгребала вшей с лица и бросала вперед, к ногам. Их было так много, что я действительно снимала их слоями со своего лица.
Как только наступило утро, я осторожно выбралась, пошла в уборную, разделась и стала стряхивать вшей в умывальник, но воды не было: она замерзла, и белая чаша умывальника стала черной — она сразу же покрылась слоями вшей. Поезд шел довольно быстро, и днем мы уже были в Екатеринодаре.
Глава 6. В ОТПУСКЕ ПО БОЛЕЗНИ
Возвратный тиф
Я отвезла своих больных в эпидемический госпиталь, где лежали все наши сестры, заболевшие раньше. Места там не было: во всех коридорах лежали даже на полу и вперемешку мужчины и женщины, ожидая места в палате. Но сестер
Аня меня отвела в пустую комнату, положила на пол бумаги, принесла таз с горячей водой. Так что я смогла наконец вымыться, переодеться и уничтожить множество вшей. Бумаги с пола мы все сожгли. Ночевала я отдельно, тоже в пустой комнате на полу, чтобы не занести Ане вшей.
Утром у меня поднялась температура, и Аня на извозчике отвезла меня в госпиталь. Меня сейчас же приняли, вымыли в ванне, под машинку остригли волосы и отнесли в палату. Из наших сестер там лежала сестра Г.: она страшно бредила, металась и через два дня скончалась. Потом я узнала, что умерла сестра П…ская, которую я тоже привезла. Наши сестры все поправились, а из свято-троицких половина умерло, среди них две сестры Рейтмигер. Я думаю, что мы все не так скоро заболевали и выдержали тиф, потому что привыкли к работе в походе и кое-кто из нас побывал на фронте — мы постепенно втягивались в эту страшную работу и обстановку, в которой очутились около Ростова. Может быть, и первые, редкие укусы вшей дали нам некоторый иммунитет, тогда как свято-троицкие сестры, работавшие в нормальном хирургическом госпитале, попали в зараженный, грязный, переполненный поезд на тяжелую работу, когда с первой же минуты их стали массами заедать вши.
Тиф у меня был в очень тяжелой форме, и мне все время впрыскивали камфору. Во время второго приступа я сознания не теряла, но во время третьего говорила глупости и бредила. Между вторым и третьим приступами я была настолько слаба, что уже не могла вставать с постели, и меня перекладывали санитары на носилки, чтобы ее перестелить.
Аня приходила несколько раз меня навещать и, помню, приносила сосать апельсины, которые она где-то доставала. После третьего приступа, когда я немного пришла в себя, доктор хотел мне влить силоварзин. Оказалось, что приступов может быть намного больше, чем три, а силоварзин сразу прекращает болезнь, но я узнала, что, прекращая болезнь, он уничтожает иммунитет, и можно снова заразиться. Поэтому, хотя доктор очень настаивал, я не согласилась. И хорошо сделала, так как четвертого приступа не было. Постепенно я начала поправляться, но очень медленно. Сыпной тиф в Румынии прошел у меня гораздо легче.
В Туапсе на поправку
Наконец 5 февраля меня выписали и дали отпуск на поправку. Аня отпросилась на несколько дней на службе и повезла меня в Туапсе. Я еще не твердо держалась на ногах. До вокзала мы доехали на извозчике, а там Аня взяла мои вещи, у меня же было в каждой руке по маленькому мешочку. Давка на платформе была ужасная! Мы отправились к офицерскому вагону. Там тоже с боем забрались в вагон. Аня энергично проталкивалась вперед, все время меня подбадривая, чтобы я не отставала. Но два моих мешочка в руках цеплялись за окружающих и не давали мне двигаться: они стали казаться невероятно тяжелыми и тянули меня вниз. Я же ни за что не хотела их выпустить из рук. Сил больше не было, я упала среди толпы и громко расплакалась. Послышался дикий голос Ани, подхваченный многими другими: «Сестру задавили! Сестру задавили!!!». Сразу все расступились, меня подняли на руки и внесли в вагон, сейчас же мне уступили целую койку внизу. Но я попросила положить меня наверх, где спокойнее, а внизу будет больше места. Так и сделали. Я стала засыпать под оживленные разговоры Ани, сидящей внизу с офицерами.
В Туапсе мы благополучно добрались до своих, живших недалеко за городом у лесничего. Нас накормили, уложили спать, с тем что на другой день Аня поедет обратно в Екатеринодар.
Я была еще настолько слаба, что туапсинский период плохо помню: есть даже провал в памяти. Записать все очень трудно.
На другое утро Аня уехала обратно в Екатеринодар. Мы с папой проводили ее до поезда, папа устроил ее в офицерский вагон, где было много народу. Он обратился к старшему из офицеров и попросил взять Аню под свое покровительство, тот папе обещал и сказал, чтобы папа не беспокоился — Аня будет благополучно доставлена в Екатеринодар. Это был полковник Генерального штаба барон Ш… (?). Фамилию, к большому сожалению, забыла. Возможно, что Штакельберг, но не Штромберг, не Штемпель и не Штенгель. Это был человек средних лет, не очень высокий и полный.