Доброволицы
Шрифт:
Так шли дни и ночи. «Рион» едва двигался: на буксире он вел миноносец, груженный углем. Когда у нас уголь кончился, перегрузили с миноносца и пошли дальше. Куда делся миноносец — не знаю.
К счастью, была чудная погода — что было бы, если бы нас качало и вся эта масса людей стала бы страдать морской болезнью? А еще хуже — пустой «Рион» перевернуло бы волнами? Ползли мы долго. Видели обгоняющие нас пароходы и наконец стали окончательно: уголь снова кончился.
И только когда за нами пришел какой-то большой американский военный корабль и взял нас на буксир, мы снова поплыли к Босфору. Американские матросы, лично узнав о голоде на «Рионе», привезли для всех беженцев много консервов. Каждый получил по
Глава 12. В КОНСТАНТИНОПОЛЕ
Наконец мы подошли к Константинополю, стали на якорь среди целой армады наших судов всех величин. Все были до отказа набиты людьми. Сейчас же облепили лодки всех размеров, на которых турки и греки привезли хлеб и другие продукты. Изголодавшиеся люди привязывали на веревку кольца, часы, ценности — спускали их за борт и за это получали хлеб или что-то иное.
С пароходов сразу никого не пускали. Наконец к нам подошел большой американский катер и взял человек двадцать больных и стариков, в том числе и папу. Тете Энни разрешили ехать с ним.
Их отвезли на Босфор, на европейский берег, в хорошее новое помещение. Я осталась одна. После отъезда наших к «Рио-ну» подошла шлюпка Морского корпуса, где были Петя и несколько гардемаринов. Им разрешили обойти корабли, чтобы разыскать свои семьи. Петя поднялся ко мне.
Корпус на «Генерале Алексееве» и все военные корабли уходили в Бизерту. Затем к нам подошел большой пароход, везший беженцев в Югославию, и предложил желающим перебраться. Уехали дядя Коля Москальский с Еленой Ивановной, Киселевские и много других. Я была еще в Крыму знакома с Натой, и у нас с ней были хорошие отношения. О Тане я понятия не имела. И вот когда беженцы стали переходить на другой пароход, я увидела сестру в форме и приняла ее за Нату. Я подошла к ней, радостная, и окликнула: «Сестра Киселевская!» Она меня осмотрела с ног до головы и ответила: «Я вас не знаю!» Я была страшно поражена и только потом узнала, в чем дело. Это так похоже на Таню: она могла мне ответить, что я ее приняла за ее сестру. Ната Киселевская выехала из Крыма с братом Борисом, моим будущим мужем, и его бригадой. Когда в Севастополе перегруженный пароход готов был уже отойти и сходни были сняты, Борис, стоявший у борта, увидел на берегу Нату. Офицеры бригады взяли его за ноги и спустили вниз головой за борт, Ната взяла его за руки, и их вдвоем втянули на пароход.
Лена и Ната попали в Галлиполи и оставались там до конца. Борис в Галлиполи не остался и уехал к своим в Югославию.
На другой день после отъезда папы и тети Энни, по их просьбе, американцы взяли и меня. Это было 9 ноября, пробыла я на «Рионе» одиннадцать дней.
У американцев нас устроили хорошо, кормили, но это было временно, денег не было ни гроша, и надо было что-то изобретать. Я решила поехать в Константинополь на разведку. Чтобы оплатить проезд, пришлось из вещей кое-что продать. В Константинополе я нашла наш Красный Крест, который помещался в консульстве. Весь двор перед зданием был полон сестер, пришедших просить работы. Перед входом в дом сидела сестра, которая давала справки и немного сортировала: одним, по-видимому, сразу отказывала, других ставила в бесконечную очередь, чтобы идти в канцелярию. Мне кажется, что это была сестра Амелюк, а может быть, и сама Романова.
Когда я подошла, она меня узнала, спросила меня, знаю ли я английский язык, и сказала подняться, вне очереди, прямо в канцелярию. Там мне сразу дали назначение на остров Проти к американцам. Я, счастливая, пошла по делу в посольство и затем решила ехать домой.
Но, к моему ужасу, оказалось, что моих пиастров не хватает на обратный путь. На мое счастье, столкнулась с сестрой Ага Голициной-Шидловской, и она смогла мне дать недостающие деньги. Больше я ее никогда не видела.
На острове Проти у американцев я проработала две недели.
Там было что-то вроде распределительного пункта: туда привозили больных с пароходов и через несколько дней куда-то отправляли. Устройство было самое примитивное, временное.
Американцы страшно суетились, и поэтому мы очень уставали. Нас, сестер, там было четыре или пять.
Нам выдали необходимую для каждой посуду и каждый день выдавали консервы, какао и т. д., и мы должны были сами как-то приготовлять еду. Так что заняты были все время и едва смогли пробежаться по острову, очень красивому и маленькому. Населения там мало. Много зелени.
Я мечтала устроиться в настоящий, наш, русский госпиталь. Два раза удалось съездить в Константинополь, и на второй раз меня приняли в наш посольский госпиталь.
Работы там было очень много: были и больные, но больше раненых. Госпиталь был переполнен, лежали трое на двух сдвинутых кроватях. Оборудование было прекрасное, все от американцев. Но вначале был страшный беспорядок. Постепенно все вошло в норму, и мы работали, как в доброе старое время. Более легкие больные стали поправляться и выписываться, и все оставшиеся получили по кровати. Палаты были в чудных залах посольства — с портретами царей, дивными хрустальными люстрами, паркетами.
Нас было двадцать две сестры. Мы все жили в одном большом зале, с нами поместились и две докторши. Передняя часть была отгорожена простынями, и там была столовая. В нашем помещении мы тоже простынями отгородились по две. Получилось вроде купе. Две кровати и между ними ящик. Я жила с Катей Деконской. В общем, в «сестрятнике» жили дружно, и никогда никаких ссор или историй не было.
Мы с Катей работали в одной палате № 5, где почти все были раненые и больные. Отношения с больными были прекрасные, с санитарами-офицерами тоже. Правда, с некоторыми было трудновато, они начинали возражать, спорить — на том основании, что они офицеры. Но, в общем, всегда удавалось все наладить. Вскоре наши старший врач, старшая сестра Кургузова и операционная сестра Малама уехали во Францию. Эти две сестры, наши старые общинские, были уже во Франции с Экспедиционным корпусом. Приехали из России через Север во время войны.
После их отъезда старшим врачом был назначен В.В. Брунс, старшей сестрой — Томашайтис, а операционной назначили меня. Я очень не хотела, так как страшно боялась. Операционной сестрой никогда раньше не была. Правда, работала перевязочной и часто помогала в операционной. С. Малама перед отъездом мне все показала, дала все указания. Стерилизацию и материал я хорошо знала. Оперировал у нас профессор Алексинский.
Я сразу же справилась и до конца благополучно работала. Санитар-офицер работал хорошо, и я могла ему вполне доверять. Все же после «чистых» операций я всегда волновалась и бегала узнавать, не поднялась ли у больного температура. Слава Богу, ни разу никаких осложнений по вине операционной не было.
Рождество в госпитале, помимо ожидания, прошло хорошо: во всех палатах поставили елки, пришли гости, была масса угощений, развлечения для больных. Приходили и дети русской гимназии.
Папа и тетя Энни у американцев пробыли недолго, и их перевели во французский лагерь для беженцев. Там им было ужасно и грозила отправка куда-то не то в Румынию, не то в другую страну. Они хлопотали, чтобы остаться здесь и жить самостоятельно. Но денег не было. Тогда тетя Энни решила продавать свои драгоценности. Начали с ее двух менее ценных вещей и папиных орденов. Им предложил услуги старый знакомый и друг Бобик Шредер, молодой офицер-гвардеец, кажется измайловец или егерь. Тетя Энни все ему отдала. Никогда от него ни денег ни вещей не получили: сначала говорил, что еще не продал, а потом исчез и сам.