Доброволицы
Шрифт:
В апреле, перед Пасхой, мы вдруг услышали артиллерийскую канонаду. А перед этим несколько дней красные отправляли длинные составы товарных вагонов, нагруженные до отказа, в которых вывозили все, что могли награбить в городе. Поезда с награбленным добром должны были идти на Батайск по железнодорожному мосту через Дон. Артиллерия била по мосту, снаряд попал в паровоз, и поезд застрял посреди моста. Но мы еще не знали, кто подходит: генерал Корнилов или генерал Дроздовский. Во всяком случае, все с трепетом ожидали прихода избавителей. Но, как оказалось, подходили немцы. Большевики оставили город, угнездились в Батайске и оттуда били по городу из орудий. В Светлую Пасхальную ночь, когда люди шли от заутрени, красные начали стрелять по городу (это было в 20-х числах апреля). Много народу было ранено и убито. Говорили, что в эту ночь было выпущено до восьмисот снарядов. Разрушения
Наутро немцы победоносно входили в город, и население радостно встречало вчерашних врагов, а сегодня «избавителей», которые не преминули дограбить и в свою очередь стали вывозить эшелонами недограбленное большевиками. За ними пришли и дроздовцы. А позже вернулись из Ледяного похода и корниловцы, но уже без Корнилова, и остались в Новочеркасске на заслуженный отдых. Дальше начался Второй Кубанский поход, в котором и я, неугомонная, приняла участие. Со мною пошла и сестра Женя. Доктор Нефедова переехала в Новочеркасск, а доктор Копия встретилась с вернувшимся из Кубанского похода мужем и, как говорили, уехала с ним в Польшу. О ее дальнейшей судьбе ничего не знаю.
Доктора Нефедову я видела еще один раз, задержавшись проездом на несколько часов в Новочеркасске и побывав у нее дома. От нее я узнала, что она работает в больнице, не то в местной, не то в военном госпитале — точно не помню. Она мне рассказала о расправе над больными и ранеными добровольцами в одном из госпиталей Новочеркасска, когда я спросила о судьбе тех, которых мы отправили туда из Ростова. А было это так: почти в последний момент, перед уходом Добрармии из Ростова, срочно отправляли больных и раненых казаков и офицеров, жителей Новочеркасска и окрестностей, в новочеркасские госпиталя. Сестра милосердия Женя и я отправили одного офицера лейб-гвардейского полка, полковника Богуцкого, по просьбе родной сестры Жени. Помню, как мы торопились погрузить его в носилках в грузовик с еще несколькими ранеными, боясь, что не успеем отправить с последним транспортом. Доктор Нефедова слышала о нем от женщины-врача того госпиталя, в палате которой лежал этот полковник. Вооруженные красные выводили из госпиталя тех офицеров, кто мог ходить, а кто был тяжело ранен, тех выносили на носилках и расправлялись с теми и другими. Когда красные подошли к ее палате, она уже знала о расправах и, задержав их на пороге, спросила, что они хотят. «Я вас не могу впустить в палату, потому что она для сыпнотифозных, и здесь лежат больные тифом», — сказала доктор. Но они ей ответили, что им известно, что здесь лежит полковник, и они хотят его забрать. Доктор предупредила, что у полковника и у других больных очень опасная стадия заболевания, и тот, кто притронется к ним, неминуемо заразится. Красные ушли, обещая прийти за ним, когда он выздоровеет, и приказали ей сообщить об этом. Но они больше не приходили, так как корниловская армия уже возвращалась из Ледяного похода. Позже, уже в 1919 году, я видела полковника Богуцкого в Ростове.
К сожалению, ни имени этой женщины-врача, ни госпиталя, в котором она работала, и на какой улице он находился — не запомнила, да и Новочеркасск я не особенно хорошо знала.
Таким образом, эта добрая и геройская душа, рискуя собственной жизнью, спасла не только полковника, но и других офицеров, которые находились в ее палате, потому что в ней не было ни одного сыпнотифозного.
Немного забегу вперед. В Ростове, на Таганрогском проспекте, был незадолго до революции отстроен многоэтажный дом вблизи Осмоловского театра. Для чего он был предназначен — не помню. Его заняли под лазарет Добрармии. Раненых было в нем много.
Тогда, при общем отступлении в декабре 1919 года, мы, несколько человек медицинского персонала 26-го Полевого запасного госпиталя, проезжая через Ростов, задержались для устройства дел в Санитарном управлении и ушли пешком через замерзший Дон в Батайск, где стоял санитарный поезд, переполненный ранеными. Это было незадолго до прихода красных в город. В поезде из медицинского персонала были только один врач и одна сестра милосердия, и мы присоединились к ним, чтобы помочь при отступлении (об этом напишу позже).
Подходящие из Ростова беженцы говорили, что лазарет около театра не смогли эвакуировать из-за отсутствия транспорта, и он был оставлен на попечение города. Раненые, которые могли ходить, ушли пешком, а тяжелораненые остались. Последние боевые части, покидавшие город, когда его уже занимали красные, сообщили, что это здание с оставшимися там тяжелоранеными красные подожгли и как будто видели висящие на сгоревших перекладинах дома обгоревшие трупы. За достоверность последнего не ручаюсь, так как сама не видела,
Еще одно происшествие, свидетельствующее о зверствах красных (но сколько ни напрягала память, не могла припомнить даты этого события — оно случилось в дни оставления Ростова): помнится, красные засели в Батайске и очень беспокоили Ростов, но казаки их не пускали через Дон. Положение Ростова и Новочеркасска создавалось критическое — добровольцы дрались храбро, но они были все равно под угрозой победы красных — те превосходили их численностью, да, кажется, и амуниции не хватало. Тогда начальство (командующее) решило попытаться пойти с красными на переговоры, чтобы прийти к какому-нибудь соглашению, и предложило красным прислать к ним делегацию из офицеров для переговоров. Красные дали слово, что офицеры вернутся невредимыми.
Поехала делегация из трех офицеров, и среди них был знакомый брата сестры милосердия Жени (имя его было Рубакин или Ивакин). Когда делегация из трех офицеров вышла из вагона поезда в Батайске, их встретила толпа озверевших красных и буквально растерзала. Их тела были доставлены назад тем же поездом в совершенно неузнаваемом виде — до того они были изуродованы. Так красные «сдержали» слово вернуть офицеров невредимыми. Оправдалась поговорка: «Для подлецов и дураков законы не писаны».
Хочу еще добавить о встрече с участницами известного Женского батальона, который доблестно и храбро сражался в Великую войну, а очутившиеся в Петрограде в октябре 1917-го около сорока участниц геройски защищали Зимний дворец и Керенского и почти все пали. Некоторым из Женского батальона удалось пробраться на Дон и продолжать борьбу с большевиками. С одной из них — Кочергиной — я познакомилась у моей двоюродной сестры Любови Николаевны Соболевой. Ее муж и она тогда были еще студентами медицинского факультета Ростовского университета. У них иногда собирались студенты, и я посещала их от времени до времени. Там я и встретила Кочерги-ну. Она рассказывала про события, в которых она участвовала, но за давностью времен (почти 60 лет прошло с тех пор) — подробности я забыла.
Другой случай. Как-то в конце января 1918 года подошел в Ростов эшелон с ранеными и убитыми. Мы с Женей пошли на разгрузку, и в одном из вагонов лежала убитая в бою княжна Черкасская, воин из Женского батальона. Она лежала в гробу, и возле нее сидел ее муж, капитан Давыдов, убитый горем, наклонив голову, не спуская с нее глаз, никого не замечая. Картина производила тяжелое впечатление.
Вскоре я уехала из Ростова на фронт и потеряла всех из виду. Почтового сообщения вообще не было из завоеванных областей, а общаться приходилось с оказией, но и это не помогало. Мои родные справлялись обо мне и получали неверные сведения. Они не знали обо мне до тех пор, пока я сама не приехала в отпуск в Ростов летом 1918 года, сопровождая транспорт с ранеными со ст. Торговой.
Глава 2. ВТОРОЙ КУБАНСКИЙ ПОХОД (1918)
С приходом Добрармии в Ростов в апреле 1918 года наш лазарет ликвидировали — немцы отправили военнопленных австрийцев домой. Медицинский персонал разбрелся, частью записались в армию, врачи-евреи уехали обратно в Польшу (Варшаву), а студенты, приехавшие из Варшавы с эвакуированным университетом, продолжили свое образование, так как университет навсегда остался в Ростове.
Мы с Женей решили записаться в Добрармию, на фронт, и пошли в отель «Монтре», где расположились представители отрядов и полков со своими бюро для набора добровольцев и медицинского персонала. Там были: корниловцы, марковцы, дроздовцы, шкуринцы и др. Когда мы поднялись на второй этаж, народу уже было много, все жужжали, как пчелы в ульях, и мы не знали, к какому столу подойти. Пока мы стояли в нерешительности, к нам подошли два дюжих казака и предложили, если мы желаем, записаться в отряд генерала Шкуро и сказали, что у них в отряде есть доктор и им нужны две сестры милосердия. Мы не дали определенного ответа и сказали казакам, что подумаем. Тут к нам подошел офицер-дроздовец, слышавший наш разговор с казаками, и посоветовал не записываться в отряд Шкуро. Он объяснил нам, что в отряде Шкуро все время придется ездить верхом, к тому же отряд этот делает набеги в тыл врага и такая служба не для нас. Мы после такого доброго совета, конечно, отказались. Здесь же я случайно встретила своего друга детских и гимназических лет М. Игнатова, офицера инженерных войск. Когда он узнал, почему мы сюда пришли, он нам предложил записаться к ним в отряд, сформированный полковником Селезневым. Мы приняли его предложение, записались и вскоре уехали с его отрядом. С нами ехала и жена начальника штаба отряда — Сумарокова.