Добрый ангел смерти

Курков Андрей Юрьевич

Потом она помыла котелок и повесила его снова на крючок треноги, наполнив водой для чая.

– А тебя как звать? – неожиданно по-русски спросил Петр казаха.

– Мурат.

– Далеко живешь?

– Далеко, в Красноводске…

– А жена, дети есть?

– Есть. Жена есть. Три сына…

Я слушал этот разговор с интересом, но достаточно невнимательно.

Пораженный внезапным переходом Петра на русский язык, я прислушивался к его речи, пытаясь уловить акцент. Но он говорил без акцента.

Забравшийся мне на ногу хамелеончик Петрович отвлек

меня от разговора. Я словно провалился в собственные мысли и переживания. Обведя взглядом собравшихся вокруг костра, я увидел, что все, кроме Петра и Мурата, погружены в размышления. Полковник неподвижно смотрел в песок перед собой – он, наверно, вспоминал сейчас то, что было двадцать лет назад, и был печально-задумчив.

«Интересно, – подумал я. – А у него есть жена, дети?»

Я присмотрелся к нему внимательнее. Опустил глаза на его руки, на толстые пальцы, сцепленные в замок. Он сидел по-турецки, упершись локтями в ляжки.

На одном пальце я увидел обручальное кольцо, на другом – серебряный перстень.

«Женат», – решил я.

Вода в котелке закипала. Гуля, придвинувшись к треноге, сидела на страже.

Сейчас она заварит для нас чаю. Что будет потом?

– Канечна, тяжело, – отвечал Мурат на очередной вопрос Петра. – Налоговая у нас – басмачи! Если держать киоск – покоя не дадут. Одно спасение – верблюд.

Абслуживание качевников… У меня в патенте как написана – падвижная тарговая точка…

– Бачыш, як людыни важко тут! – обернулся ко мне Петр, заметив, что я прислушиваюсь к рассказу казаха.

Я кивнул. То, что со мной он говорил по-украински, меня не удивило. Он знал, что я понимаю украинский.

Гуля уже наливала чай в пиалы.

– Падажди! – остановил ее вдруг Мурат. – Я сейчас! Он сбегал к верблюду и вернулся с коробкой конфет. Снял с нее целлофан и протянул каждому по очереди.

Я тоже взял одну – шоколад таял, и я отправил ее целиком в рот. Запил глотком зеленого чая. Ощущение возникло непривычное, но приятное. Мне и раньше нравились контрастные сочетания сладкого и соленого: сладкий чай и бутерброд с селедкой. Сейчас все было наоборот: чай соленый, а конфета сладкая.

– Чай китайский? – спросил у Гули Мурат. Она кивнула.

– Падажди! – сказал он, поднимаясь на ноги. Снова сбегал к верблюду.

Вернулся с большой раскрашенной жестянкой чая.

– Вот, падарок! – протянул он жестянку Гуле. – Это вьетнамский зеленый!

Савсем бархатный! Как шелк пьешь!

Хамелеончик слез с моей ноги и медленно побрел по песку, описывая аккуратную круглую линию вокруг костра, словно соблюдая безопасное расстояние.

Он добрался до Гали и стал взбираться ей на ногу. Наконец, устроившись на ноге и посинев под цвет ее джинсов, он замер. Только зрачок его выпученного глаза вращался, время от времени останавливаясь. Но понять, на ком он останавливал свой неподвижный взгляд, было трудно.

Казах, глотнув из пиалки чаю, вдруг словно вспомнил о чем-то и снова поднялся на ноги. Снова сходил к верблюду. Возвратившись, протянул Петру красиво упакованный китайский шелковый

галстук.

– Вазьми, на память! – сказал он, улыбаясь. Удивленный его щедростью, я вдруг обратил внимание на полковника, который также пристально следил за казахом. В глазах полковника прочитывалась тревога.

– Мурат, – сказал он негромко. – Тебе опасно здесь долго оставаться…

Мурат посмотрел на полковника, улыбнулся и, вскочив на ноги, снова пошел к верблюду. Возвратился с коробкой патронов.

– Вазьми! Я вижу – ты хароший человек! Полковник достал из кармана бумажник, протянул Мурату десять долларов.

– Ты что, я тебя обидел? – испуганно спросил казах.

– Это плохое место для тебя, – сказал Тараненко. – Пойми! Ты сейчас весь товар нам подаришь, а чем детей и жену кормить будешь? А?

Казах задумался. Лицо его постепенно бледнело. Он словно что-то начал понимать.

– Спасибо, – сказал он дрожащим голосом. – Все равно вазьми, – он протягивал коробку патронов полковнику. – Бальшое спасибо! Я… вижу, что-то не так… Гаварили мне – не хади сюда, тут место проклятое… без всего можно остаться… Спасибо!

Полковник заставил казаха взять десять долларов и только после этого принял из его рук картонную коробочку с патронами.

– Ты лучше иди отсюда, – повторил Витольд Юхимович. – Постой минутку! – Он достал еще купюру. – Продай два «Сникерса».

– Пачему «прадай»? – обиженно спросил казах. На его лице произошла смена выражений, он словно страдал от физической боли, губы его напряглись, растянулись, он снова их свел вместе.

– Продай! – повторил полковник. Мурат послушно кивнул и принес два «Сникерса». Взял у полковника купюру.

– Сдачи не надо, – сказал Витольд Юхимович. – А «Сникерсы» Гале отдай!

Минут через пять, кивнув вместо слов прощанья, Мурат убежал от нашего костра, таща за поводок упрямившегося и не желавшего двигаться быстро верблюда.

Мы провожали его взглядом, пока они оба не исчезли за песочным гребнем.

– Вот, – вздохнул полковник. – Это то, что изучал майор Науменко.

Материальное проявление национального духа. Украинского национального духа…

Слабый казах…

– Алэ ж звидкы воно тут? – неожиданно спросил Петр.

– Звидкы? – повторил полковник. – Откуда?.. Это, в общем-то, понятно. Хотя еще и не доказано. Проба песка в этом месте показывает большое содержание кристаллизированной спермы. Оплодотворенный песок; так сказать. Двадцать пять лет солдатской службы в царской армии… без женщин, без радостей… это не просто… Масса нерастраченной человеческой энергии, ушедшей в этот песок… Вы понимаете? – Полковник обвел нас вопросительным взглядом.

– Алэ ж тут булы солдаты нэ тилькы з Украйины?

– Тут были всякие, но национальный дух побеждает не массой, а интенсивностью, как радиация. Я думаю, что Тарас Григорьевич передал этому месту свою духовную силу. Если говорить о ней отдельно от человека, которому она принадлежит, она и называется национальным духом. Она и есть как бы корица воздуха. То, чем хочется дышать…