Дочь адмирала
Шрифт:
— Не представляю, о каких преступлениях идет речь.
Он вытащил из папки флажок.
— А это? Узнаете? Его нашли в вашей квартире.
Зоя задумалась. Его действительно нашли у нее в квартире или это сфабрикованная улика? И тут она вспомнила: это один из тех флажков, что были установлены на передних крыльях машины Джексона. Он подарил его ей как сувенир, как знак их любви. Она сказала об этом Лихачеву.
Он улыбнулся.
— И ради вашей любви вы хранили этот флажок? А может, все-таки он — доказательство вашей преданности иностранной державе?
Зоя
— Это настолько глупо, что не хочется отвечать. Я положила его в ящик стола и напрочь о нем забыла. Как я могу испытывать преданность стране, которую никогда в жизни не видела?
Полковник открыл досье и, достав какую-то фотографию, положил перед ней.
— А это? Как по-вашему, это русская форма?
На фотографии она была снята в американском военном кителе и военной фуражке Она даже представления не имела, к какому роду войск относилась эта форма.
— Вы, наверное, шутите, — сказала она. — Если вам все обо мне известно, значит, вам известно и то, что эта фотография сделана на одном из званых обедов.
— В самом деле? Форма так хорошо смотрится вместе с флажком. А эта?
Он положил перед ней еще один фотоснимок. На нем она была снята танцующей на одном из посольских приемов с Авереллом Гарриманом.
— Да, я была приглашена на какой-то прием в американское посольство, и посол пригласил меня на танец, не более того. Это произошло по крайней мере за год до моей встречи с Джексоном. Ну и что этот снимок доказывает?
Лихачев закурил сигарету и, выпустив в потолок струйку дыма, задумчиво следил за уплывающими вверх колечками.
— Сам по себе — ничего, но в совокупности с другими уликами, он дает представление об очень недалекой женщине, которая большую часть своей жизни провела не с советскими людьми, а с теми, чьи интересы противоречат интересам Советского государства.
Зоя наклонилась к нему через стол.
— Вы же знаете, что это неправда. Я актриса и потому встречаюсь со многими людьми из разных стран. Меня приглашают и на наши приемы, где тоже присутствуют иностранцы. Неужели вы думаете, что, будь я фабричной работницей, меня позвали бы в американское посольство? Что мне было ответить послу? «Благодарю вас за оказанную честь, но нет, я не могу танцевать с вами, потому что вы американец?» Мне что, обязательно надо было выбросить этот флажок, так? И только потому, что он американский? Да ведь он — то немногое, что осталось у меня на память об отце моего ребенка! Мне надо было сообщить на студию, что...
Полковник открыл ящик стола и положил на стол пистолет.
— А что вы скажете об этом?
Она остолбенела.
— Я не разбираюсь в оружии.
— Да? — улыбнулся он. — А ведь он тоже из вашей квартиры. ,
Зоя в испуге и недоумении уставилась на пистолет.
— Можете взять его, он не заряжен, — сказал полковник.
Она взяла его в руку и по его легкости сразу все вспомнила. Это был кожух пистолета с вынутым механизмом.
— Да, помню. Один летчик подарил мне его, когда я выступала с концертом на фронте. Он сказал, что взял его у немцев.
Полковник
— Это браунинг. Скорее всего, американский.
— Вы же слышали, я не разбираюсь в оружии. Я знаю только то, что сказал мне тот летчик. Если пистолет американский, значит, летчик отобрал его у немца, а немец в свою очередь отобрал у американца. Что еще я помню? Я тогда сказала летчику, что до смерти боюсь таких штучек, а он показал, что он внутри пустой, из него нельзя стрелять.
— Вы так считаете? Но ведь даже пустой пистолет можно весьма ловко использовать, чтобы куда-нибудь проникнуть, ну, скажем, в Кремль.
— Это какое-то безумие! Просто безумие! — закричала Зоя. — Неужели вы действительно можете представить, как я пробиваюсь в Кремль с этим игрушечным пистолетом? И что мне в Кремле делать?
Его ответ поразил ее, как удар грома.
— То же, что и всякому другому врагу Советского государства. Убить нашего великого вождя, Иосифа Сталина.
Зоя в ужасе прижала руку ко рту. Только теперь она осознала всю чудовищность предъявленных ей обвинений. В отчаянии откинувшись на спинку стула, она сидела, дрожа всем телом и горестно качая головой. Весь тот ужас, который она пыталась перебороть в себе с первой секунды пребывания на Лубянке, всколыхнулся вновь. Боже всемогущий, взмолилась она, помоги. С ней случится удар. Она потеряет сознание. Предъявленное обвинение грозило ей расстрелом.
Полковник усмехнулся.
— Наконец-то вы испугались. Еще бы. Я же сказал, что нам все известно.
— Нет, нет, нет! — крикнула Зоя. — У меня и в мыслях никогда не было кого-нибудь убивать. Я даже не умею обращаться с оружием. Клянусь вам!
— Вы знаете, что у вас нет никаких законных прав на владение оружием? И только полный идиот—а вы, на мой взгляд, отнюдь не глупы — станет хранить у себя оружие, не умея им пользоваться.
— Клянусь, не умею. Да это и выстрелить-то не могло, это же пустой корпус, сувенир.
Полковник изо всех сил хватил кулаком по столу.
— Хватит! С вашими лживыми утверждениями мы только топчемся на месте. Мы располагаем сделанным вами заявлением. Оно зафиксировано в письменном виде. Вы произнесли его в присутствии всей вашей группы. Вы сказали: «Я хочу освободить мир от тирана». Теперь вспомнили?
— Я не убийца, — сказала Зоя.
— Вы думали, что все члены вашей маленькой ячейки верны вам, да? Вы заблуждались. Среди них нашелся один честный советский гражданин, который сообщил нам о вашем предательстве.
Но к этому моменту паника уже улеглась. Ладно, сказала она себе, меня расстреляют. Ладно. Больше мне этого не вынести. Лучше пусть расстреляют, чем переживать день за днем этот кошмар. Надо с этим кончать. Они хотят моей смерти. Они ее получат. Но помощи от меня не дождутся.
— Я никогда не делала такого заявления. Что касается ячейки, то единственная ячейка, о которой я знаю, это та камера-ячейка, в которую вы меня упрятали.
— Да что вы? Тогда позвольте привести вам имена людей, вместе с которыми вы готовили заговор.