Дочь колдуна
Шрифт:
Граф начал было протестовать, не желая причинять им столько беспокойства; он говорил, что гроза, наверно, не продлится всю ночь, а люди его ждут в доме Замятиных, на том берегу, и он может ехать; но когда Мила с заметной тревогой стала просить его не подвергать себя без нужды возможной опасности, граф был так счастлив ее вниманием, что сдался. Гроза между тем продолжалась, а когда, наконец, стихли молния и гром, хлынул проливной дождь.
Екатерина Александровна распорядилась приготовить постель гостю на большом диване в бывшем кабинете Вячеслава, а пока она с горничной занималась необходимым устройством, Мила вышла из залы и проворно, как тень, обежала комнаты г-жи Морель
Разошлись все рано, вскоре после чая, так как погода была по-прежнему отвратительна, а хозяйки и гость чувствовали себя утомленными. После одиннадцати весь дом спал уже мертвым сном, и Мила приступила к своему туалету. Она достала из шкатулки кружевной пеньюар, оказавшийся платьем princesse из старых брюссельских кружев, на чехле из чудесного мягкого и легкого крепа; от него сильно пахло розами.
Натерев тело эссенцией из большого плоского флакона, лежавшего на дне ящика, Мила переоделась в кружевное платье и зажгла свечи перед зеркалом, чтобы полюбоваться собой. Мягкое и легкое одеяние изящно и красиво облегало ее высокую, стройную фигуру; открытый корсаж и длинные, широкие, распашные рукава обнажали перламутровой белизны руки и шею. Она распустила роскошные, золотистые, с бронзово-красным отливом волосы, волнистой массой рассыпавшиеся по плечам.
– Боже, как я хороша! – прошептала она, подхватывая свою шелковистую гриву черной лентой. – Если бы Мишель видел меня такой, то, конечно, полюбил бы. – И огонек затаенной, страстной неги блеснул в ее зеленоватых глазах.
Она была права, – чарующее исчадье бездны, – Мила была обаятельна и опасна, как дьявольское видение, как русалка, которая завлекает, чтобы задушить неосторожного, рискнувшего полюбить ее и ответить на ее коварный призыв.
В эту минуту маленькие часы на туалете пробили три четверти двенадцатого, и следовало спешить. Она потушила огонь перед зеркалом, взяла в руки свечу, вышла из комнаты и побежала по коридору, ведущему в библиотеку. Свеча в ее руке слабо освещала длинный и темный коридор.
На дворе буря опять усиливалась, но и в доме тоже происходило что-то недоброе. Стены трещали, в старой деревянной резьбе слышались глухие удары, а по коридору проносились порывы сильного ветра, точно со всех сторон были открыты окна и двери. Жуткая дрожь охватила Милу, и она заторопилась, чтобы скорее добраться до библиотеки; но, подходя к двери, увидела бледный луч голубоватого света, который пересек ей, дорогу. Она остановилась, с удивлением смотря на беловатое, клубившееся в нескольких шагах облако, которое становилось все плотнее, и вдруг из этой туманной кучи сверкнул сноп искр, облако раздалось, а в светлой газообразной массе явился торс женщины с закрытой белой вуалью головой. Мила вздрогнула и попятилась, было; но она узнала свою мать и страх ее почти мгновенно исчез.
Большие светлые глаза видения смотрели на нее с такой любовью и тоской, что Милой овладело странное чувство влечения, а когда послышался мелодичный и ласковый голос, она вполне поддалась очарованию.
– Мила, несчастная моя девочка, – раздался кроткий и тихий шепот. – Беги отсюда и не ходи к нему. Он уже связал тебя со своей преступной шайкой, а теперь хочет заставить совершить гнусное убийство молодого и невинного человека. Не марай своих рук в этом подлом злодеянии, придуманном адом! Не давай поработить свою душу. Спрячься до зари, а потом беги с этого проклятого острова; беги и спасайся под сенью креста. Сила его в руке верующего громадна; он – страшное оружие, которое низвергает служителей ада. Беги! Любовь моя и молитвы поддержат
Мила слушала, как очарованная. Голос и взгляд матери заставляли биться ее сердце и вызывали слезы на глазах; странное, никогда не испытанное, но необыкновенно могучее чувство влекло ее к матери, которой она никогда не знала. Ей захотелось вдруг ее любви, как величайшего счастья, и она готова была броситься в ее объятия, чтобы найти там убежище, тихую пристань.
– Мама! – с рыданием вырвалось у нее, и она протянула руки к привидению.
В это мгновение дверь библиотеки с шумом распахнулась, и на пороге появился Красинский. Он был мертвенно бледен, глаза злобно сверкали, а лицо искажало истинно сатанинское выражение.
– Прочь! Как смеешь ты перечить мне, жалкое создание! – прошипел он.
Светлое видение вздрогнуло; но, подняв затем руку, оно протянуло к нему светлый крест, который держало на груди, и укоризненно, презрительно глядело на сатаниста, который попятился с чудовищным кощунством на устах. Затем видение побледнело и расплылось в легкий туман, а Мила отшатнулась и прижалась к стене.
– Отец, – закричала она, – я не хочу делать то, что ты мне приказываешь. Мама говорила, что через меня ты хочешь совершить страшное преступление – убийство, которое погубит мою душу, Я не хочу, не хочу!.. Отпусти меня уехать отсюда!..
Звонкий смех был ей ответом.
– Глупая. Ты забыла, что дала клятву братству?! У тебя нет другой воли, кроме воли ордена, а я раздавлю тебя, как червяка, если ты осмелишься мне противиться.
Рука его тяжело опустилась на голову молодой девушки, и Мила согнулась точно под ее тяжестью. Но вдруг она выпрямилась с широко раскрытыми глазами и неподвижным взглядом.
– Ты пойдешь немедленно на стеклянный балкон, а он теперь там. Ты будешь вся любовь и страсть; ты дашь целовать себя в губы и позволишь увести себя в его комнату! – проговорил Красинский своим металлическим голосом, отчеканивая каждое слово, и дал ей понюхать вынутый из кармана флакон.
– Теперь проснись и выполни то, что я приказал. Нервная дрожь пробежала по хрупкому телу Милы. Она открыла глаза и смотрела на отца изумленным, смутным взором; очевидно, в эту минуту онане помнила ничего из того, что произошло.
– Я заставила тебя ждать? – прошептала она.
– Нет, нет. А все-таки поди немного освежись, гроза временно стихла.
Мила молча повернулась и направилась прямо на стеклянную террасу, откуда сквозь просеку открывался вид на озеро. У одного из окон стоял молодой граф и задумчиво смотрел на бурные, пенистые волны. Легкий шелест шелковых юбок заставил его обернуться:
– Людмила Вячеславовна, вы здесь? – удивленно сказал он. – Вы не можете спать, вы боитесь бури? Вы совсем замерзли, – прибавил он, беря ее ручку и поднося ее к губам.
– Я там одна, а все спят. Воздух показался мне удушливым, и так как эта терраса единственная стеклянная, то я хотела посмотреть, что делается на дворе, – тихо ответила Мила.
– Я понимаю вас. Эта ночь как-то удивительно зловеща, – сказал граф. – Я, слава Богу, ни нервен, ни суеверен, ни робок, а вот не запомню, чтобы когда-нибудь был так взволнован. Я не в состоянии был читать: мне казалось, что в комнате витают темные тени, а порывы ледяного ветра били мне в лицо, и даже как будто слышались глухие стоны. Разумеется, это ветер выл в камине, да и все остальное имело также естественные причины; тем не менее, меня обуял страх, словом, что-то настолько неприятное, что я не мог оставаться дольше и вышел из комнаты. Я не подозревал, – прибавил он, – что меня ожидало здесь счастье увидеть вас.