Дочь колдуна
Шрифт:
– Надо посмотреть, что там, за этой дверью. Замковые подземелья имеют, по-видимому, тайны, неизвестные даже хронике, – сказал Красинский, знаком приглашая спутника следовать за ним.
Подняв фонари, они вошли в небольшую круглую залу; низкий потолок поддерживала кирпичная колонна и влево от входа виднелся альков. Посреди комнаты стоял убранный серебром и хрусталем стол, а на нем – два больших канделябра с восковыми свечами. Красинский достал из кармана коробку спичек и зажег свечи, выгоревшие только наполовину.
– Какая-нибудь драма произошла здесь, – заметил Красинский, рассматривая остатки ужина, вынутого, должно быть, из открытой корзины, стоявшей около одного из стульев.
Бельский взял один
– Взгляни, Ахам, вот и ключ к загадке. Это герои ужина, остатки которого мы только что видели! – закричал со смехом Бельский.
Осматривавший залу Красинский поспешно подошел со вторым канделябром.
– А! – произнес он. – Вот куда исчезла графиня Агнесса и красавец-духовник. Во всяком случае, теперь он вовсе не красив, – прибавил он, нагибаясь, чтоб лучше рассмотреть тело человека, ничком лежавшего на ступенях.
На нем была сутана, а из спины его торчала рукоять кинжала чудной работы; огромное черное пятно вокруг тела свидетельствовало, что он истек кровью. На подушках постели, широко раскинув руки, лежала женщина, по-видимому, задушенная; концы красного шелкового шнурка, обвивавшего ее шею, свешивались вместе с длинной и густой черной косой. Скорченное тело, раскрытый во всю ширь рот и судорожно сжатые руки указывали, что агония должна была быть ужасной. Тела, по странной случайности, совсем не разложились, а обратились в мумии и съежились; но были гадки и страшны. На руке женщины виднелся браслет, на почерневших пальцах блестели кольца, а на шее висели две нити жемчуга.
– Покойный граф Казимир основательно расправился с изменниками. Но оставлять тут прекрасные вещи, которыми бедная женщина украшала себя ради своего достойного духовника, было бы глупо, – сказал Красинский, – тем более, что для некоторых сортов колдовства такие предметы, которые носили лица, погибшие насильственной смертью, неоценимы, как тебе известно, друг Баалберит, если ты это не забыл.
Тот ответил громким хохотом.
– Я ничего не забыл и, несмотря на неоспоримые права на наследство моей прабабки, хотел бы только сохранить кинжал из спины черноризца, а тебе уступаю остальное.
– Ладно, – ответил Красинский, снимая без всякого отвращения жемчуг, браслет и кольца со скрюченных пальцев трупа, которые он должен был сломать, чтобы завладеть вещами. – Ну, вот. А теперь бери свое добро, друг Баалберит, – сказал он, опуская в карман драгоценности.
Тот нагнулся и вырвал кинжал. Оружие было по всей вероятности восточного происхождения. Длинное и тонкое лезвие покрывала запекшаяся кровь, а перламутровая рукоять отделана была изумрудами и рубинами. Затем, спихнув ногой тело со ступеней, он перевернул его и осмотрел руки, покрытые словно перчатками свернувшейся кровью; на одном из пальцев было кольцо с огромным солитером. Баалберит снял его и подал Красинскому, а тот, не моргнув и глазом, спровадил его себе в карман. Окончив свое страшное дело, сатанисты вернулись в круглую залу.
– Этот старинный каземат влюбленные обратили в уютное гнездышко, которому суждено было, увы, послужить им усыпальницей, – смеялся Красинский. – Видишь каменные скамьи вокруг колонны и два металлических вделанных в кирпичи кольца? К ним прикрепляли цепи, надетые на пленников. О, любовь – плохая советница! Ты по себе знаешь это, а?
– Да, но онабыла прекрасна, как… олицетворенное искушение. Она пленила меня и коварно победила… Кто знает, может быть я еще вновь найду ее и тогда мы сосчитаемся, – отвечал Баалберит, и лицо его исказилось, каким-то странным выражением страсти и ненавистной злобы.
Красинский
– Брось! Не пробуй вторично, потому что та женщина сильнее тебя. Забудь ее и помни, что уже на следующий подмен, нет никакой надежды. А теперь пойдем кончать дело, которое привело нас сюда.
Они вышли, заперли опять дверь, которая вошла в стену бесследно для глаза непосвященного в тайну, и продолжали путь.
Второй выход, тоже скрытый вделанным в стену шкафом, привел их в комнату графини, запертую со времени ее отъезда.
Графиня хранила свои драгоценности в небольшом несгораемом шкафу и, после некоторых усилий, Красинский нашел секрет открыть дверцу. Там лежало много футляров и несколько ящиков.
– Здесь не все драгоценности Бельских и графиня, вероятно, прячет их где-нибудь в другом месте. Нет, например, исторических рубинов, несравненного колье из розовых бриллиантов и много других вещей, – заметил Красинский, осмотрев футляры.
Он выбрал для Милы роскошный убор из бирюзы, второй – бриллиантовый с изумрудами, и нитку розового жемчуга. В картонах хранились драгоценные кружева. Из них он взял очень дорогие платья, вуаль point d’Angleterre и старые венецианские кружева, а себе – булавку для галстука с большим солитером и несколько дорогих брелоков. После этого они заперли шкаф и вернулись в комнату графа. Войдя в кабинет, Красинский с удовольствием сказал:
– Хорошее дело мы обделали. А завтра ты будешь хозяином всего и никто ни в чем не потребует у тебя отчета. Теперь прощай. Я отдохну немного и уеду до зари, а ты хорошенько ухаживай за собой и следуй точно моим наставлениям. Ты еще бледноват, но это припишут твоей печали о кончине матери.
Баалберит еще раз высказал ему свою признательность и радость за то, что снова занял видное место в обществе. Они условились встретиться зимой за границей и после горячих объятий достойные сатанисты расстались.
Красинский вошел в отведенную ему комнату и уложил драгоценности; но, вместо того чтобы отдыхать, он приказал оседлать лошадь и уехал домой, в подземелья на острове, где протекало его темное существование…
ХV
Точно пьяная вернулась Мила в свою комнату после того, как убежала из кабинета. Она упала на стул и закрыла глаза рукой. Состояние опьянения и сильный жар, который она перед тем ощущала, очнувшись от своего забытья, начали проходить и сменяться чувством утомления. Но происшедшее ясно сохранилось в ее памяти и рисовалось теперь отчетливо, во всей его ужасающей правде. Прежде всего представилось видение матери, и ее кроткий, полный любви голос, предупреждавший, что ею хотят воспользоваться, как орудием преступления. Затем вспомнился приход отца, явившегося, как черная туча, прогнавшего светлое видение и обдавшего ее ледяной струей, которая сковала волю и толкнула к Бельскому. Того она не любила и он внушал ей даже некоторое отвращение. Мила вздрогнула, вспомнив мгновение, когда губы ее прижались к устам графа, и то смутное, хотя ясное в то же время сознание, что этот побледневший, как восковая маска, человек, который медленно холодел в ее объятиях, был умиравшим существом, которое она убивала, не желая, однако, его смерти, но от которого не могла уже оторваться сама, впадая постепенно в бессознательное состояние. Потом наступил заключительный акт страшной драмы и ужасное – существо, не то человек, не то видение, – змеей проскользнуло в окоченевшее и неподвижное тело. А что значит пурпурный шнур, перерезанный отцом? Наверно, жизненная нить несчастного Бельского? Призрак его скользнул мимо нее, бросив такой взгляд, который до сих пор приводит ее в трепет… Да, сомнения нет! Совершилось гнусное преступление, и онабыла орудием убийства…