Дочь огня
Шрифт:
— Не упрямьтесь, выслушайте хоть разок несчастного влюбленного.
Фируза подняла глаза и сквозь сетку с возмущением посмотрела на нахала. Это был высоченный, уродливый мужчина. По-видимому, чтобы казаться моложе своих лет, он коротко стриг усы и бороду, в которых густо блестела седина. На нем был легкий халат без подкладки, а сверху — поношенный шелковый халат, непристойно распахнутый на груди; один конец серой чалмы свисал над ухом.
Фирузе показалось, что она где-то уже видела этого урода, но где и когда — не могла вспомнить.
— Пожалуйста, пойдемте со мной в переулок, — настойчиво повторил мужчина.
— А ну, убирайся
— Тише, тише, — не двигаясь с места, продолжал мужчина. — Не кипятись так, моя красавица.
— Дай пройти, неверный! Ты думаешь, город без власти, а улица без прохожих? Думаешь, на тебя управы не найдется?
— А ты не ори, самой хуже будет Да не бойся, я тебя не съем. Зайдем на минутку в переулок, а там — воля твоя.
— Ну нет, и здесь воля моя. Прочь с дороги, пакостник!
В это время из переулка вышел Таго. Услышав последние слова Фирузы, он подошел ближе.
— Эй, племяш, — окликнул он незнакомца. — Да это, никак, старый знакомый. Ну, почтеннейшей Курбан, так у вас плешь и не заросла?
Мужчина зло посмотрел на Таго, повернулся и быстро ушел.
— Так это и есть Кали Курбан, охранник миршаба! — все еще дрожа от злости и нервного возбуждения, воскликнула Фируза. Завтра же пойду к кушбеги и скажу, что из-за этого негодяя по улице нельзя ходить.
— Да пусть его черт заберет, племянница!
— Как хорошо, что ты подоспел, Таго. Проводи меня, пожалуйста, к Оймулло.
— Э, да вы, оказывается, меня знаете! — удивился Таю — Кто вы? Фируза приподняла сетку.
— Так это вы, Фируза-апа? Бедняжка, как вас этот плешивый напугал! Но ничего, все кончилось благополучно. Пойдемте, я провожу вас.
Таго, который едва доставал Фирузе до плеча, вышагивал рядом с ней, гордый, по-молодецки закинув на плечо полу халата, закрыв по примеру щеголей воротником подбородок. Он явно юрдился своей ролью защитника женщины.
— Пусть будет проклят отец этого бездельника, — продолжала негодовать Фируза. — Его обязанность — охранять покой и честь людей, а вместо этого он безобразничает.
— А сказать вам правду? — Таго покосился на Фирузу. Вы сами во всем виноваты…
— Я? Почему же я виновата?
— Потому что вы и в парандже похищаете мужские сердца…
— Да ну вас, Таго. Вам сегодня кто-то в рот сахару насыпал. Вижу, что вас с плешивым Курбаном можно было бы запрячь в одну упряжку.
— Упаси боже! Я вам правду говорю. Вам одной ходить по улице негоже, береженого и бог бережет. Когда захотите выйти на улицу, зовите меня.
— Больше мне, видно, ничего не остается, — засмеялась Фируза. Так, болтая, дошли они до дома Оймулло Танбур.
Ворота были изнутри закрыты на цепочку. Таго забрался на небольшую скамью у ворот и потянул за проволоку. Через несколько минут ворота приотворились, в них показался муж Оймулло, старенький, сгорбившийся человек.
Увидев рядом с Таго женщину под паранджой, он вопросительно посмотрел на них.
Добрый вечер, дядюшка, — сказал Таго.
— Добрый вечер, дядюшка Тахир-джан, — снимая паранджу, сказала Фируза.
— А-а, вот это кто, — обрадовался старик. — Здравствуй, здравствуй, Фируза-джан, здравствуй, дорогая. Заходи, пожалуйста, а то ты совсем забыла к нам дорогу.
— Ну, вот и дошли благополучно, — улыбнулся Таго. — Я теперь пойду, Фируза-апа. Может, мне зайти за вами попозже и проводить
— Нет, нет. Спасибо. За мной зайдет Асо. Таго попрощался и ушел.
— Оймулло дома, дядюшка? — спросила Фируза, пройдя в ворота.
— Нет, но скоро придет. Зайди пока, доченька, в дом, выпей пиалу чаю, поболтай со стариком.
Они вошли во внутренний двор.
Когда-то он казался Фирузе многолюдным и шумным. Но с тех пор как Оймулло закрыла школу, двор стал тих и безлюден. Ювелир перенес мастерскую из холодного коридора в комнату и работал там целый день в одиночестве.
— Вот уже двое суток, как Оймулло даже ночевать домой не приходит, — рассказывал ювелир. — Пошшобиби теперь всеми делами заведует, и всю переписку приходится вести госпоже Танбур. Уж бы моя жена неграмотная была — сидела бы дома.
Слушая ювелира, Фируза осматривала комнату. Здесь было чисто, прибрано.
— С тех пор как Оймулло закрыла школу и пошла служить во дворец матери эмира, дом наш совсем опустел, — жаловался ювелир. — Только работа и спасает. А когда ее мало, читаю книги, учусь на старости лет, — улыбнулся он. — Посмотри-ка, что я сделал…
Ювелир подошел к нише, отдернул занавеску и достал что-то большое и круглое, похожее на арбуз. Арбуз этот был на подставке, и через него проходил большой серебристый стержень.
— Что это? — удивленно спросила Фируза.
— Это земной шар! — гордо сказал ювелир и, толкнув шар пальцами, заставил его вращаться вокруг стержня. — Ты, конечно, об этом никогда и не слышала, а вот если бы продолжала учиться, читала книги, то знала бы. — Помолчав, он продолжал: — Наша Бухара издавна славилась большими учеными. И сейчас они есть. Да когда еще народ о них узнает!.. Видишь? — Ювелир снова показал на шар. — Это наша земля. Земля, на которой живешь и ты, и я… Она так же вертится, как этот шар, поэтому на ней бывает то день, то ночь. И головы рабов божьих тоже вертятся, тоже кружатся… И часто они теряют их и поступают недостойно… — Ювелир задумчиво смотрел на шар, который медленно вращался у него в руках. — Да, вот так и бывает. Мать нашего эмира, видно, тоже закружилась и потеряла всякий стыд. Никто не решается ей противоречить. Если кто-нибудь хочет получить тепленькое местечко или ему что-нибудь надо от эмира, он посылает ей дорогой подарок — желания его исполняются. Твою Оймулло она тоже прибрала к рукам, бедняжка совсем изучилась, а я дома все один да один. А если человек долго бывает один, то ему даже вещи начинают рассказывать о себе… Вот взгляни эту корону, это венец Пошшобиби, мне его прислали, чтобы я вставил и немо бриллиант. Вот он. Посмотри, как он переливается, весь горит. — Ювелир перехватил восхищенный взгляд Фирузы и стал объяснять:
— Это — мелкие алмазы, это — яхонты, а это — хризолит и жемчуг… Тридцать пять драгоценных камней… Дорогая вещь. Цена ее — река слез… Да, да, целая река слез несчастных людей, вдов и сирот… Мне об этом рассказали сами камни. Вот в этом камне, наверно, слезы твоей бабушки, а в этом — твоего отца…
— И мои слезы здесь, наверно, тоже есть, — вздохнув, сказала Фируза, глядя на корону, сверкающую, как радуга.
— Нашим владыкам кажется, что человеческие слезы вечно будут превращаться в драгоценные камни. Они даже не подозревают, что может наступить день, когда все слезы сольются в одну реку гнева, которая смоет и их корону, и их самих. Думается мне, что твои слезы и слезы твоего мужа вольются в такую реку…