Дочь палача и театр смерти
Шрифт:
Он подхватил воющего Пауля и потащил, словно рулон материи, вверх по лестнице.
Дверь с грохотом захлопнулась. Рансмайер принялся расстегивать оставшиеся пуговицы на платье Барбары – медленно, одну за другой.
– Что ж, теперь мы наверстаем все, что упустили за эти дни, – шептал доктор. – Поверь мне, Барбара, тебе понравится. Хотя бы потому, что этот раз последний.
Звяк-звяк-звяк-звяк…
По-прежнему раздавался ритмичный стук, который исходил, казалось, из самого сердца горы. Куизль нагнулся и заглянул
Звяк-звяк-звяк-звяк…
Палач в последний раз оглянулся на навес, под которым теперь в полной темноте лежала раненая девочка, потом опустился на четвереньки и пролез в дыру. Он держал фонарь в вытянутой руке, чтобы разглядеть хоть что-то перед собой. Проход был укреплен расположенными беспорядочно балками, на вид старыми и гнилыми. С потолка за шиворот капала ледяная вода. Преодолев несколько метров, Якоб наткнулся на деревянную кадку и ржавую кирку. Все выглядело так, словно пролежало здесь не одну сотню лет. Потом он оказался перед развилкой. Стук отчетливо доносился справа, поэтому Куизль полез в этом направлении.
По счастью, потолок здесь был немного выше, поэтому через некоторое время палач смог встать и дальше шагал пригнувшись. Но подпорные балки теперь были совсем ветхие. Они косо вырастали из породы, а некоторые растрескались и едва не распадались на части. Куизль задел головой потолок, и снова на пол посыпались камешки. Но и в этот раз стук не прекратился.
Звяк-звяк-звяк-звяк…
Палач снова оказался перед развилкой. Правый, более тесный проход был обрушен, там высилась груда обломков. В свете фонаря Куизль заметил в ней что-то белое. Поднял и тут же брезгливо отшвырнул. Это была лучевая кость, на которой еще плесневели клочки одежды. Рядом лежал древний кожаный башмак и останки кожаного колпака, до того ломкие, что распадались, стоило к ним лишь притронуться. Порывшись немного, Якоб вновь наткнулся на ржавую кирку с обломанным черенком.
«Старая шахта, – подумал палач. – Но она заброшена, наверное, сотню лет назад. Так кто же там стучит? Явно не призрак. Или все-таки?..»
Он повернул налево, и стук усилился. Теперь Якобу казалось, что к первому звуку добавился еще один, исходящий из самых недр. Или это лишь эхо первого звука? Казалось, гора целиком исполнена этого шума, словно колотилось огромное каменное сердце.
Звяк-звяк-звяк-звяк… Звяк-звяк-звяк-звяк… Звяк-звяк-звяк-звяк…
Куизль обошел очередной изгиб и замер на месте. На полу перед ним, всего в нескольких шагах, кто-то сидел, освещенный фонарем, закрепленным в стене. В первую секунду палач до того растерялся, что не знал даже, как ему быть.
Ради всего святого…
Перед Якобом был кто-то маленький, немногим крупнее ребенка. На нем была кожаная куртка, на голове – кожаный колпак, заостренный кверху. Он сидел спиной к палачу и монотонно колотил киркой по камню. Рядом стояла деревянная кадка, наполненная камнями, которые странно переливались в свете фонаря.
«Венецианец! –
Палач осторожно приблизился и медленно протянул руку, словно опасался, что стоит его коснуться, и человечек просто растворится в воздухе. Но тот, похоже, не слышал его и продолжал молотить по камню. Когда Якоб почти дотянулся до него, карлик словно почувствовал его присутствие. Рука с киркой замерла в воздухе, и он обернулся.
И Куизль увидел перед собой ребенка.
Бледного, усталого ребенка. Он в ужасе смотрел на палача, словно перед ним был призрак. Затем выронил кирку и громко вскрикнул.
– Тс-с! – Куизль прижал палец к губам.
Он оправился от первого потрясения. Перед ним был никакой не карлик, а человек из плоти и крови! Мальчик лет десяти. Золотистые волосы выглядывали из-под кожаного колпака.
«Здесь трудятся дети, а не карлики! Лишь дети достаточно малы, чтобы пролезть по этим проходам. Кто же принуждает их к этому?»
– Не пугайся, я здесь, чтобы… – начал Куизль.
Но мальчик снова вскрикнул и отпрянул, затем прижался к стене и закрылся руками. До палача неожиданно дошло, какое он, должно быть, произвел впечатление. Внушительного роста тип в мокром и черном плаще, с фонарем в одной руке и дубинкой – в другой. Жуткой наружности детина, которого мальчик еще ни разу не встречал в этих заброшенных штольнях.
– Не надо бояться меня, – успокоил его Куизль. Медленно положив дубинку на пол, он, подняв руки, шагнул ближе. – Я не сделаю тебе ничего…
– Что там стряслось? – раздался вдруг резкий голос из недр горы.
Голос явно принадлежал взрослому человеку. В следующую секунду в проходе показался высокий, крепкий на вид мужчина. В руке он держал плеть или розгу. Лицо его покрывали оспины так плотно, словно мухи на куске пирога.
– Йосси, черт бы тебя побрал! – напустился незнакомец на мальчика. – Я же говорил, если ты снова будешь выводить меня…
Он резко замолчал, заметив в проходе Куизля. В первую секунду казалось, что мужчина потерял дар речи.
– Ты кто такой и что здесь делаешь? – рявкнул рябой.
Палач выпрямился, насколько позволял низкий тоннель.
– То же самое я хотел спросить у тебя, – ответил он тихо.
Теперь Якоб пожалел, что отложил дубинку. Парень перед ним был молодым и крепким и, судя по уверенности в движениях, не чурался драки. Однако он, по всей видимости, не отличался умственными способностями и теперь усиленно соображал, как ему поступить. Тут его изборожденное оспинами лицо просияло, но в следующий миг стало еще более хмурым.
– Эй, я теперь понял! – воскликнул он. – Ты – тот палач, которого притащил с собой секретарь из Шонгау! Слышал, что ты всюду нос суешь… Как, черт тебя дери, ты попал сюда?
– Что здесь делают дети? – грозно спросил Куизль, оставив вопрос без внимания. – Они работают здесь на тебя, так? Ты загоняешь их в эти шахты и заставляешь искать сокровища… Сколько их тут? Говори, сколько!
– Это не твое собачье дело! – прошипел парень и занес розгу.
– Девочка у входа, – бесстрастно продолжал Куизль, – она пострадала здесь, в шахте, верно? Ты оставил ее умирать там, чтобы никто не узнал.