Дочь профессора
Шрифт:
Ошеломительный конец войны мало-помалу начал казаться им не столько результатом каких-то закономерностей, сколько божественным промыслом, цель которого — заставить человечество принять американский образ жизни и американские принципы управления. И фашизм, и империализм, и коммунизм были, по мнению этих молодых людей, дискредитированы, и им казалось, что теперь они должны сделать единственно возможный выбор — американизм, как пример всему миру — пример не только преуспеяния, но и нравственности, энергии и справедливости.
Из них двоих Билл Лафлин был более практически целенаправлен,
3
В день, когда ему исполнилось двадцать семь лет, Генри раньше обычного покинул свое постоянное место в публичной юридической библиотеке и вышел на Бродвей на углу Одиннадцатой авеню. Весна еще не вступила в свои права; был настоящий зимний день, Гудзон лежал в оковах льда, и над ним гулял ветер, уносясь в сторону Вест-Сайда.
Генри в ту пору был худощав и еще очень юн с виду; он не уделял слишком большого внимания своей внешности, однако, когда ему случалось приобретать что-либо из одежды, он делал это у братьев Брукс либо в каком-нибудь другом хорошем магазине. Выставив подбородок навстречу ветру, вытянув длинную шею, он стоял — высокий, худощавый — в ожидании такси. Он был без шляпы, и ветер развевал его мягкие волосы, но он, казалось, этого не замечал.
Часом позже он вошел в квартиру своей тетушки, проживавшей па Парк-авеню, и минуту спустя был представлен Лилиан.
— Чем вы занимаетесь? — спросил он ее.
— Кончаю в этом году колледж Сары Лоуренс. — Она улыбнулась, иронически опустив уголки рта.
— Разве это так плохо?
— Да, знаете, приходится вести чересчур уж светский образ жизни.
— А вы этого не любите?
— Нет, отчего же, — сказала она, пожав плечами, — время от времени это даже приятно. Но нельзя ведь только этим и заниматься. Порой я чувствую, что жизнь нужно воспринимать более глубоко.
— Как же именно? Лилиан улыбнулась.
— Пожалуй, это слишком серьезный вопрос для разговора за коктейлем.
— Пожалуй. Но мне интересно.
— Ну что ж, — сказала она. — Мне бы хотелось понять свое место в жизни, а не просто жить вслепую, делая что-то лишь потому, что это положено делать… Как, например, встречаться с мальчиками и стараться им понравиться потому, что считается, что так положено.
Генри слушал ее, слушал ее голос — нежный и звучавший так искренне, — но мало-помалу его внимание отвлекалось от смысла слов и сосредоточилось на ее красоте и изяществе. Ей едва исполнился двадцать один год, и вся она была овеяна ароматом девичества, но главное заключалось в том, что в лице ее, как в музыкальном произведении или в скульптуре, необычайно гармонично сочетались серьезность, ум и чувство юмора. При высоком росте она была такая тоненькая, с тонкими красивыми руками и
— Значит, вы не встречаетесь с мальчиками? — спросил Генри, глядя на нее с улыбкой.
Она немного смешалась.
— Нет, я не говорю, что не встречаюсь, — сказала она. — Но только, когда этого хочу. Я бы не стала встречаться просто потому, что полагается же кому-то назначать свидания.
— А вы бы согласились пойти куда-нибудь со мной, когда мы сможем отсюда удрать?
Она подняла на него глаза.
— Да, если вы не смеетесь надо мной, — сказала она.
— Немножко, — сказал он, — но в сущности нет. По правде говоря, я согласен с вами.
— Война, — сказала она, принимаясь за суп, — для вас, конечно, значила больше, чем для меня, ведь вы сражались.
— Едва ли больше, — сказал он. — Я работал в армейской разведке.
— Я просто читала о том, что там творится, смотрела хронику… А вы видели все это вблизи, вплотную. К какому же вы пришли выводу?
Она спросила это очень серьезно, и выражение ее лица заставило его быть серьезным, хотя настроение у него было самое бесшабашное и ему хотелось подразнить ее.
— Я пришел к выводу, что это не должно повториться, — сказал он.
— А как мы можем этому помешать? — спросила она. — Мне кажется, суметь не исковеркать свою собственную жизнь — не кончить самоубийством, запоем или разводом — уже само по себе довольно трудная штука. Но ведь это только основа, верно? Потому что за этим стоит еще жизнь общества, частью которого мы являемся, и наши отношения с другими странами…
— Вы хотите взять на себя слишком много — это не всегда возможно.
— Но ведь нужно попытаться хотя бы что-то сделать, разве нет?
— Безусловно.
— Но как, скажите. Вы пытаетесь?
— Ну, видите ли, я до некоторой степени занимаюсь политикой…
— Вот как! В самом деле? — Она наклонилась вперед, забыв про суп. — Вы член демократической партии, не так ли? Я уверена, что вы демократ.
— Да, я демократ.
— И каков же круг вашей деятельности?
— Посещаю собрания… время от времени… Подбираю материалы для одного моего друга, который очень серьезно занимается политикой.
— Кто он такой?
— Билл Лафлин.
— А, этот. Слышала я о нем. Он неплохо выступает.
— Почти все его речи пишу я, — улыбаясь, сказал Генри.
— Это здорово, — сказала Лилиан. — Это уже значит делать дело, значит, вы уже можете оказывать влияние, а не просто скулить где-то на задворках.
— А что делаете вы?
— В каком смысле… В общественном?
— Да.
— Ничего. В том-то и беда. Я очень прилежно занимаюсь, потому что… потому что хочу быть в курсе событий. И я всегда считала, что нужно сначала закончить образование, а потом уже браться за какое-нибудь дело. Но вот в июне я уже кончаю, однако у меня нет ни малейшего представления о том, что я после этого буду делать.