Дочь профессора
Шрифт:
— Домашний очаг вреден для каждого. Генри поглядел на жену.
— Да, — сказал он. — Да, по-видимому, это так.
7
На следующее утро после того, как его дочь сделала попытку покончить с собой, профессор Ратлидж направлялся к своему институту в Гарварде; опустив голову, он смотрел, как желтые и багряные листья, падая, оставляют влажные пятна на его хорошо начищенных ботинках. Пятнадцать минут ходьбы, и он, покинув спокойный район особняков, где был расположен его дом, оказался в квартале
Семеро студентов из его семинара уже ожидали профессора — те, на ком профессор остановил свой выбор, просматривая длинный список претендентов; один был с Среднего Запада, две девушки — из Рэдклиффа, один был негр, один еврей, один иезуит и один метис мексиканско-американской крови. Таким образом, состав семинара в какой-то мере отражал неоднородность американского общества — случайность, вполне совпадавшая с либеральными воззрениями профессора Ратлиджа.
Занятие семинара началось с разговора об Адаме Смите — накануне профессор прочел о нем лекцию. Сам Генри Ратлидж, по-видимому, не собирался особенно распространяться па эту тему, говорили в основном студенты, как оно и должно было быть, по вскоре всех охватило разочарование— студенты заметили, что профессор слушает их рассеянно, и мало-помалу в разговоре все чаще и чаще начали возникать паузы, пока одна из девушек, Кейт Уильяме, не сделала сногсшибательного заявления о том, что Смит якобы находился под влиянием Кене [5] , против чего решительно восстал Элан Грей, иезуит.
5
Кене, Франсуа (1694–1774) — французский экономист, основатель школы физиократов. — Здесь и далее примечании переводчика.
— А как, — спросил профессор Ратлидж, не прислушивавшийся к спору о физиократах, — а как вы все расцениваете нравственный аспект философии Смита?
Наступило молчание.
— Мне кажется, сэр, — сказал Дэниел Глинкман, — что для нас больший интерес представляет теория политической экономии Адама Смита, нежели его нравственно-философские воззрения.
— Да-да, разумеется, однако необходимо иметь представление и о «Теории нравственных чувств». Кто-нибудь из вас это читал?
— Да, — сказал Элан Грей. — Я читал.
— И как сформулируете вы основополагающую доктрину этого произведения?
— Ну, может быть, так: наше нравственное чувство рождается в результате сопереживания?
— Абсолютно правильно: «Это та особенность нашей натуры, которая заставляет нас входить в положение других людей и разделять с ними чувства, которые та или иная ситуация имеет тенденцию возбуждать».
— Да, — сказал Элан. — Мне кажется, это недалеко уходит от…
— Продолжайте, — сказал профессор.
— Видите ли, это несовместимо с понятием о примате совести или с любым этическим абсолютом. Общество, состоящее из людей, достигших
— Да, — сказал профессор. — И тем не менее человек, лишенный дара сопереживания, будет жалок в роли святого.
Участники семинара рассмеялись, восприняв это как шутливую иронию по адресу священнослужителя, но прославленная профессорская улыбка тут же увяла, сменившись выражением озабоченности.
8
Генри Ратлидж возвратился домой к обеду, который приготовила Лилиан. Лаура, его младшая, пятнадцатилетняя дочь, такая же хрупкая и красивая, как ее сестра, только более светловолосая, в джинсах и пончо полулежала в глубоком кресле в гостиной, рассеянно глядя в пространство, и ждала, пока родители позовут ее к столу.
— Я отказалась от предложения Кларков на сегодняшний вечер, — сказала Лилиан мужу.
— Почему? Из-за Луизы?
— Илайн всегда так безапелляционно рассуждает о неполноценности подростков. А я что-то не замечаю, чтобы ее дети были чем-нибудь лучше наших.
— Да. Ну что ж. Боюсь, мне тоже не очень хочется видеть их сейчас.
В кухню вошла Лаура, и они сели за стол. На обед был суп и шницели, из которых они сделали себе сандвичи с луком, салатом и майонезом.
— А Лаури знает?.. Ты знаешь, Лаури? — спросил профессор.
Девушка обратила взгляд широко раскрытых глаз на отца.
— Знает, — сказала Лилиан.
— Про Лу? — спросила Лаура.
— Да.
— Знаю.
— Как ты думаешь, почему она это сделала?.. — спросил отец.
Лаура пожала плечами.
— Может быть, она рассказывала тебе что-нибудь? Про какого-нибудь мальчика или еще что?
Лаура снова пожала плечами.
— Мы никогда о таких вещах не говорим. И к тому же я не видела ее уже несколько недель.
— А ты сама… ты сама не догадываешься, что могло ее на это толкнуть… Тем более теперь, когда она оправилась после этой истории с Джесоном?
Лаура, откусив кусочек сандвича, принялась за суп.
— «Догадываться» я могу… О да!
— Прекрасно. Так почему? — Голос Генри звучал резко, словно он уже заранее был раздосадован тем, что скажет его младшая дочь.
— Ты не поймешь.
— А ты попытайся.
— Ну, понимаешь… вы все думаете, что жизнь — это ужас как интересно… Но… не знаю… я что-то этого не нахожу.
— И ты считаешь, что Луиза могла тоже так думать?
— В ту минуту, когда она выбрасывалась из окна, мне кажется, она думала именно так.
— Но почему? Что же могло привести ее к мысли, что жить не стоит?
— Видишь ли, сегодня утром, в школе… я старалась понять, почему ты назвал меня Лаурой?
Генри Ратлидж поглядел на жену; та, в некотором замешательстве, взглянула на дочь.
— Просто нам казалось, что это красивое имя, — сказала она.
— А-а. — Лаура смолкла.
— А в чем дело? Оно тебе не правится? — спросил Генри.
— Нет, почему же. Но вот вы назвали Луизу Луизой, а маму зовут Лилиан. — Взгляд Лауры был прикован к ее сандвичу.