Дочь профессора
Шрифт:
Его рассудок инстинктивно противился этому порыву, но откуда-то снова и снова всплывал предательский вопрос: «А что тут такого?» И в то время, как его мозг вел этот спор с самим собой, его тело бессознательно тянулось к цели. Потом, внезапно осознав чудовищность того, что с ним происходит, он огромным усилием воли заставил себя отодвинуться к краю постели.
Это резкое движение разбудило Луизу, если только она спала.
— Папа, тебе удобно? — спросила она.
— Да, — сказал он, — прости, пожалуйста. — И, помолчав, добавил: — Мне что-то
После этого они лежали, не касаясь друг друга, и оба пытались уснуть. Мало-помалу дыхание Луизы стало ровным, Генри же еще долго не спал, притворяясь, что спит; жгучее чувство неловкости, стыда, презрения к себе самому то и дело прорывалось сквозь его дремоту.
9
На другой день Генри никак не мог решить, прошло ли незамеченным для Луизы испытание, которому он подвергся ночью. Она не проявляла ни малейших признаков смущения или отчужденности, не сделала ни единого намека. Разве лишь была как-то необычно весела и забавно потешалась над убожеством отеля, когда они завтракали в огромной темной столовой, где все окна открывались в крытый двор.
А Генри был насторожен: теперь, когда усталость и внезапное своеволие плоти остались позади, совесть заняла свое привычное, подобающее ей высокое положение в его душе, и за завтраком он уже сумел убедить себя, что все это ему просто пригрезилось. Однако такой самообман был шаток и поколебался, как только они вернулись в номер, чтобы уложить чемоданы, вернулись в номер, где была постель и в углу раковина, возле которой стояла ночью Луиза, женственная и соблазнительная в своей шелковой комбинации.
Они тут же покинули этот омерзительный отель и прошлись пешком по улицам Момбасы. Жара была нестерпима, воздух влажен. Сначала они направились в контору авиакомпании, чтобы взять билеты на дневной самолет до Малинди, и на сей раз Генри сразу забронировал два номера в лучшем отеле. После этого они прогулялись до Португальского порта — кроме него, в Момбасе поглядеть было не на что — и вернулись обратно, чтобы зайти в магазины. Им предложили купить утыканную медными гвоздиками шкатулку из Занзибара, но предложение было отклонено; в конце концов Луиза откопала в какой-то лавчонке пустое страусовое яйцо, которое пришлось ей по вкусу, и Генри его купил.
В Малинди было не менее жарко, но отель стоял на самом берегу, у пляжа, протянувшегося на пять миль, и легкий ветерок задувал с моря. Отведенные им апартаменты были на этот раз роскошны: каждому предоставили небольшую крытую тростником хижину, имевшую спальню, ванную комнату и гостиную. Когда они прибыли туда, солнце уже почти село, но Луиза заявила, что хочет искупаться, и убедила отца пойти вместе с ней: это нас взбодрит, сказала она. Они надели купальные костюмы, спустились на пляж и вошли в теплую воду. Генри вышел из воды первым. Он сидел сгорбившись, опустив голову и глядя на песок; на его худом животе образовались глубокие складки. Потом он поднял глаза и увидел, что его длинноногая
— Чудесно, правда? — спросила она.
Генри кивнул.
— Здесь все именно так, как я себе представляла: пальмы и такой вот огромный пляж и на нем — ни души.
— Да.
Она села на песок рядом с ним.
— Ты хорошо себя чувствуешь? Ты не болен? Может, ты чем-то расстроен?
— Нет. Почему ты спрашиваешь?
— Да ты какой-то странный, молчаливый.
Он улыбнулся.
— Это от перемены климата. — Его взгляд упал на плоский живот Луизы, и он резко отвел глаза.
— О чем ты подумал? — спросила Луиза, заметив, как он вздрогнул.
— Когда?
— Вот только что.
— О том, какая у меня прелестная дочь.
— Ты вправду так считаешь, вправду?
— Да. Я так считаю. Вправду. — Он передразнил ее интонацию, и они оба рассмеялись, но Луиза все же восприняла его слова как комплимент, и ее щеки порозовели.
Они вернулись в отель, переоделись и снова встретились в баре, в главном здании отеля. Почти все посетители бара, кроме них, были европейцы — больше всего было бельгийцев и голландцев. Генри уже заказал себе мартини, когда в бар вошла Луиза.
— Что ты будешь пить? — спросил Генри.
— Чистое виски, — сказала она непринужденно, как нечто само собой разумеющееся, и он не стал возражать, хотя обычно не позволял ей пить крепкие спиртные напитки. Но в этот вечер она была одета очень по-взрослому, хотя и скромно, и волосы были подобраны вверх — прическа, которую она делала крайне редко.
За обедом она сидела очень прямо и говорила не умолкая, тем более что Генри почти все время молчал.
— У Лафлинов не такой уж счастливый брак, правда, папочка?
— Я, право, не знаю…
— А Бенни говорит, что они вечно грызутся. — Она помолчала. — Не понимаю, зачем, в сущности, нужны все эти браки, когда в большинстве случаев ничего из них не получается.
— Из нашего же получилось.
— Да, как будто. А впрочем, откуда мне знать? Ведь если вы с мамой не поладите, я же узнаю об этом последней. Родители очень часто продолжают жить вместе радидетей, не так ли?
Генри улыбнулся.
— Могу тебя заверить, что мы с твоей матерью живем вместе отнюдь не из-за тебя и Лауры.
— Да, но… Вот сейчас мы отправились в путешествие, а мама осталась дома. Лет десять назад этого бы не произошло.
— Это не значит, что мы отдалились друг от друга.
— Нет, конечно. — Луиза задумчиво перебирала в пальцах рукав платья. — Но это значит, что вы как-то меньше зависите друг от друга.
— А это, может быть, не так уж и плохо.
— Да, понимаю, — сказала Луиза. — Понимаю. Я и не хотела сказать, что это плохо.
Генри явно чувствовал себя не в своей тарелке, и Луизу это обескураживало. Тем не менее она твердо решила провести с ним серьезный разговор на эту деликатную тему.