Дочь Птолемея

Кудинов Виктор

— Сейчас увидишь.

Дидиму немного стало не по себе, он повел плечами, точно от щекотки между лопатками.

— Ты не разыгрываешь меня, надеюсь?

— Какой уж тут розыгрыш!

— И что ж, меня сейчас кто-нибудь скушает? А если я не хочу? А если это не по моим правилам?

— Ах, оставь! Ты, думаю, не посмеешь отказать женщине? Это неучтиво! К тому же все женщины хороши. Что тебя беспокоит?

— Мне как-то непривычно. До сих пор выбирал я.

Нофри рассмеялся и сообщил ещё одну новость:

— Но

это ещё не все, что тебя выберут. В своей этруске тебе будет трудно узнать кого-либо из женщин. А это уже по-египетски. Мы же не можем без тайн!

— То есть как? — изумился Дидим.

— Все женщины будут одинаково одеты и у каждой на лице — маска. А светильники и факелы затушат. Как видишь, — указал Нофри на группу рабов, которая появилась во главе с управляющим Селевком и стала гасить огни, сейчас на нас падет египетская тьма.

— Слушай, Нофри, — зашептал Дидим, подвигаясь к нему, — а если меня выберут двое? Я же с ними не справлюсь.

Нофри захохотал, откидываясь на спину.

— Да ты ещё и трус вдобавок! Не скажи ещё кому-нибудь, а то тебя засмеют. Успокою тебя — обычно этого не случается. Женщины между собой договорятся, кого они выбирают. Можешь быть уверен в одном: без внимания не останешься. — Затем он сделал серьезное лицо и проговорил печально: — А если вдруг окажется, что тебя выберут двое или трое… Тогда действительно они обглодают твою сладкую палочку. Берегись!

— Нет, мне надо улепетывать, — проговорил Дидим и собрался слезать с ложа.

Нофри схватил его за полу хитона и потянул на себя.

— Да стой же ты! Я пошутил. Вот, понимаешь, друг, бросает на поле сражения.

А Тара все пела, теперь что-то печальное, нежное, бередившее душу; приятная мелодия всех взволновала. Когда она кончила, мужчины, оставшиеся одни, без женщин, молчали некоторое время с растроганными лицами. Потом раздались крики, более восторженные, чем можно было ожидать.

Тара раскланялась и удалилась.

Нестор тоже захотел петь; он попробовал свой голос, однако его никто не услышал, ибо всякий шум тонул в общем гуле. Тогда он поднялся во весь рост и забасил, воздев руки над головой.

— Замолчи, Нестор. Что ты ревешь, как павиан?

Его усадили, но он освободился, не без борьбы, и, поднявшись снова, на этот раз на стол, возопил:

— Не трогайте меня! Я хочу спеть одну непристойную песенку. Не-при-стой-ную! Ясно? Со всякими сладостями.

— Да перестань!

— Кто тебя будет слушать?

— Шел я раз по улице, — запел все же Нестор, но его дернули за руку, и он со стола перелетел на ложе, — молод ещё был…

Ему стали закрывать рот ладонями, но он вырывался и тянул свое, вращая глазами и улыбаясь мокрым ртом:

— А одна бабенка… тра-та-та-та. Сейчас, сейчас будет такое… Вы только послушайте.

В это

время рослый Зет, известный своей отвагой и силой, стукнул себя в грудь кулаком и предложил любому из собравшихся помериться с ним силой.

Ближайшие к нему мужчины переглянулись и засмеялись: никто не решился принять вызов силача. Зет разочарованно махнул рукой.

— Я могу! — воскликнул молодой Деметрий и посмотрел на царицу, в окружении своих дам бесстрастно восседающую на ложе, — на своих гостей она глядела совершенно спокойно, ничему не удивляясь.

Деметрий подошел к Зету, и они тут же сцепились, как настоящие борцы. Они боролись с переменным успехом, катались по полу, сбили столы, приходя в ярость от напрасных усилий.

Клеопатра повелела их развести, сказав, что она довольна обоими. И тут началось: одни кричали, что они дальше или выше всех прыгают; другие бегают, как антилопы; третьи совсем не пьянеют, сколько бы они ни пили.

Двое обжор, долго не рассуждая, принялись за жареные бычьи ляжки, с треском обдирали с костей мясо и пережевывали крепкими зубами.

Кудрявый Атис вызвался переплыть пруд, кишевший крокодилами. Его сдерживали, уговаривали друзья. Он оказался безумно упрям, двоих оттолкнул, с третьим завалился подле стола, порвав на нем хитон.

— Это же верная смерть, — говорили ему.

— Я переплыву, — настаивал Атис.

— Иди, с тобою бог! — пьяно проговорил Пикус и опустошил свой кубок.

И толпа зевак двинулась поглазеть, как он будет плыть среди водорослей и мерзких тварей.

Через некоторое время он возвратился, торжествующий, мокрый, с зелеными травинками в волосах. С его одежды ручейками стекала вода.

Клеопатра подивилась его безрассудной смелости, так как вначале она приняла его выходку за пьяное безумие. Сорвав золотую цепочку со своей левой руки, она бросила ему:

— Возьми, Атис!

— О, благодарю, божественная! — воскликнул отважный юноша, падая на колени и покрывая поцелуями желтую безделицу, которая только что украшала её благоухающую ручку. Его увели переодеваться.

Захмелевшие мужчины, уязвленные подвигом Атиса и царицыной наградой, подняли шум. Фоб требовал льва, с которым готов был сразиться тут же, на глазах Клеопатры.

— Льва! Льва! — вторило ему несколько голосов. — Хосро! Хосро! Давайте льва!

Миний, с всклокоченными волосами, с венком, болтающимся на правом ухе, стучал кулаком по столу и твердил, плача:

— Я хочу умереть за царицу!

— Да ты безумный, Миний! Не лучше ли жить ради царицы и быть ей полезным?

Двое рассудительных мужчин, не обращая внимания на творящееся вокруг безумие, беседовали.

— Врачебное искусство, что ни говори, Неоптолем, очень почетно. Без хорошего врача теперь прожить трудно.