Дочь Птолемея
Шрифт:
— Никогда! — воскликнул Филон и, опустившись на колено, поцеловал подол её платья. — Я уже тогда был пленен тобою, и, видишь, пленен до сих пор.
Ей понравилось, что он чистосердечно признался в силе её чар и своей любви к ней. Она запустила свои пальцы в его густые волосы, собрала их в кулак на затылке и, улыбаясь, подергала.
— Вот, значит, какие у нас с тобой воспоминания. Не будем больше об этом говорить. Что было, то было. Не так ли? Иди за мной! — И она поманила его рукой.
23. ЕСЛИ
Через затененный короткий проход они вышли в довольно обширный зал с колоннами. У одной стены во весь рост стояла мраморная богиня Исида, освещенная двумя высокими светильниками. Напротив, на другой стене, висел огромный роскошный занавес, на котором очень искусно был вышит город Вавилон, с дворцами, парками, жилыми кварталами, храмами, окруженный каменными стенами и прямоугольными башнями.
Они прошли в ворота города между двумя центральными башнями и оказались в самом святом для Филона месте дворца — в опочивальне Клеопатры.
Бесшумно ступая по мягким коврам, Филон на все глядел с нескрываемым любопытством, отмечая про себя, что у царицы отменный художественный вкус: обстановка спальни, предметы быта, их расцветка, тона и полутона, — все было подобрано одно к другому с безукоризненной гармонией. Сразу видно, что тут обитает тонко чувствующая красоту душа.
Взгляд его задержался на широком ложе за голубыми ниспадающими занавесками и стоявшем посредине столике с яствами, амфорой и двумя высокими стеклянными бокалами.
— Будь моим виночерпием, Филон! — сказала Клеопатра, указав на столик.
Филон вытащил из узкого горлышка амфоры деревянную затычку и сразу почувствовал сладковатый спиртовой запах вина, слегка отдающий миндальным орехом. Аромат ему показался знакомым. Он ещё раз потянул носом и прицокнул языком, как знаток спиртного.
— Это массик! Божественный массик! Напиток Юноны и Юпитера.
— О Филон, ты меня поражаешь! Откуда ты так хорошо разбираешься в винах? Это действительно массик — самый лучший сорт италийского вина, сказала она и поторопила его: — Не медли, виночерпий! Счастье в твоих руках.
Филон наполнил до краев бокалы красной густой жидкостью. Сладко-горький винный дух распространился вокруг них.
— Я пью за тебя, царица. И за наш свободный Египет.
— За меня? За свободный Египет? О славный Филон! Как это трогательно! Но ты знаешь, знаешь, что нашей родине снова грозит опасность?!
— Знаю, царица!
— Ты знаешь не все. Я тебе открою одну тайну. Что сказали боги. На смертном одре Комарий, через которого вещал бог Тот, поведал мне: Египет будет свободным до тех пор, пока я буду его царицей. Если я погибну, погибнет и Египет, — произнесла она печально, и в её прекрасных глазах появились слезы. Филон готов был броситься к её ногам; его сердце разрывалось от любви и жалости к этой женщине.
— Почему ты так говоришь? И почему ты должна погибнуть?
— Ромейский триумвир Антоний готовится двинуться со своими легионами на Египет, но не один, а вместе с моей сестрой Арсиноей. Он хочет восстановить её на царство. — Клеопатра нарочно придала своему голосу унылые нотки, чтобы разжалобить его ещё больше. Он поверил.
— Какое безумие! Но зачем это нужно Антонию? Не понимаю. —
Она, догадавшись о его мыслях, пояснила:
— Эта дрянь уже встретилась с ним и сумела обольстить. А чтобы их связь не слишком бросалась в глаза и не вызвала скандал в Риме, он отправил её в Эфес, в храм Артемиды. — Она врала с упоением, упавшим голосом, как актриса, по её щекам катились слезы, губы дрожали, дыхание прерывалось, рыдания готовы были вот-вот вырваться из груди, но усилием воли она сдерживала их как могла — и не только Филону, самой себе уже казалась несчастной.
Филон, страдая вместе с ней, между тем заметил:
— От Арсинои всего можно ждать. Она уверяла Ахиллу в своей преданности, а сама тайно подготовила убийство.
— Хорошо, что ты знаешь мою сестру и тебе не приходится объяснять, лепетала Клеопатра, всхлипывая. — Она способна на любое коварство — лишь бы добиться своего.
Незаметно она облизнула свои губы кончиком языка, придав им соблазнительную влажность. Она спросила:
— Ты часто вспоминаешь Ахиллу. Видимо, он тебе чем-то близок. Не так ли, Филон?
— О да, царица, — простодушно признался тот. — Ахилле я многим обязан. Если бы не он, я не стал бы скульптором, а стал бы воином. Ахилла сказал, что воином может быть любой, а художником только избранный. Он посоветовал мне не изменять моему предназначению.
— Он был прав, этот Ахилла. Оказывается, я его плохо знала. Он всегда мне казался этаким чурбаном. Глаза вытаращит, губы сожмет. Истукан истуканом. Меня это пугало. — И вдруг, точно опомнившись, мило улыбнулась, блеснула глазами и нежно молвила: — Что же мы все о неприятностях? Забудем их, друг мой! Давай-ка лучше отведаем вина, чтобы нам стало сладко, радостно и тепло.
Она приблизилась к нему, и они осторожно чокнулись бокалами, стекло звякнуло. Клеопатра засмеялась, её взгляд излучал нежность. У Филона и без вина голова шла кругом. Все, что происходило с ним, казалось сном. Давно, давно жила в нем мечта вкусить любовь царицы, мечта вздорная, дикая, он сам сознавал её фантастичность, ибо такое никому не могло прийти в голову. И вдруг все это сбывалось, точно по волшебству, но он ещё не мог окончательно в это поверить.
В спальне горело два светильника, и в их неровном колебавшемся свете она казалась смуглее, чем была на самом деле, — этакая хорошо загорелая здоровая белая женщина.
Филон увидел перед собой темные глубокие очи, которые приблизились к нему и влажно поблескивали, как стекло в полумраке. Он не в силах был отвести своего взора и смотрел прямо в её неподвижные черные зрачки. Ему чудилось, будто бы её глаза становятся больше, что из них, из самой глубины, исходит невидимая колдовская сила, лишает его воли, мысли, сопротивления и наполняет горячим, как вар, желанием. Кровь мягкой волной плеснула ему в голову; он почувствовал, что щеки его запылали. Он потянулся к ней. Она шептала: "Ты прекрасен, мой храбрый Филон!" Чувственные алые губы приоткрытого рта коснулись его губ. Влажный пьянящий поцелуй одурманил. Он забыл, где находится и что с ним происходит. Его слегка шатало. А вкрадчивый шепот напевал: