Дочь реки
Шрифт:
— Здравствуй, Гроза, — тихо сказал князь, и она повернулась к нему, осознав вдруг, что осталась перед ним одна.
И так голос его прозвучал, растеряв весь гнев и твердость, что дыхание вмиг сбилось и в горле будто вишня гладкая застряла. Казалось, еще усилие — и растечется соком сладким, пьяным по языку. Или, может, наоборот, только удушит
— так глупо, но неизбежно. Каждый миг рядом с Владивоем был похож на прыжок у края пропасти с закрытыми глазами.
— Здрав будь, княже, — она поклонилась нарочито почтительно, хоть и приветствовала его уже.
Владивой поморщился и вдруг по волосам своим
— Я пойду, княже? — вновь взглянула она на правителя, который, стоя спиной к жене, снова и снова рассматривал ее всю с головы до ног: и лицо чуть обветренное
— задерживаясь на растресканных губах — и руки, сомкнутые перед собой, и даже носки черевик, что виднелись из-под подола, слегка испачканные в грязи. И грудь его помалу вздымалась все чаще.
— Иди, — он сглотнул. — Отдыхай с дороги.
Дыхание в груди застыло остро ограненным хрусталем, как он не удержался, поднял руку и заправил ей под платок волнистую прядь. Слегка провел большим пальцем по скуле — и руку отдернул. Повернулся и пошел к терему. На жену и не взглянул даже. Мало о чем они теперь говорить могли: так он рассказывал порой. И жизнь друг друга их мало интересовала. И, верно, поэтому лицо княгини и не изменилось совсем. Лишь холод тот, которым она все Грозу кутала, стал как будто сильнее. Но Ведара и ей ничего не сказала — повернулась плавно и скрылась в доме вслед за мужем.
Гроза добралась до своей горницы, едва ноги волоча. Уж притащили ее ларь с вещами отроки. Чепядинка Меленька, девица бледная, словно осенняя былинка, была внутри и вздрогнула, как она хлопнула дверью, не успев поймать под сквозняком.
Гроза на ходу стащила с головы платок и бросила на лавку. Продралась пальцами сквозь густоту собственных волос к коже головы и провела по ней, мечтая косу распустить. Нелегкие выдались дни. И все, о чем думала она, на что надеялась, вдруг снова метнулось в мутную даль ожидания. Теперь снова за Беляной увязываться, как та в дорогу соберется. Ехать к отцу, а там оказию искать, чтобы улизнуть и добраться-таки до заветного места на берегу Волани и с матерью, может, встретиться. Вилы, говорят, к месту одному крепче всего привязаны. Да как бы дозваться?
— Чего ждешь, Меленя? — повернулась она к чепядинке, которая, видно, принесла кувшин горячей сыти с малиной, но уходить не поторопилась.
— Княже просил передать, что видеть тебя желает, — почти шепотом проговорила девица. — Сказал проводить.
Гроза отвернулась, скрывая вздох. Выпила горячего медового отвара, раздумывая, идти или, может, придумать отговорку какую. Ей и встречи во дворе оказалось достаточно, чтобы душа вся изнанкой вывернулась.
— Передай Владивою Гневановичу, что я уже спать ложусь, — все же велела Гроза чепядинке. — Думаю, нет сейчас таких разговоров, чтобы до утра не подождали.
Меленька и глаза округлила, сжав в кулаке подол: чтобы кто-то да веление князя не стал
К тому же, коли хочет Владивой без лишних глаз поговорить, значит, разговор тот не будет приятным: а на ночь глядя беседы такие вести — хуже не придумаешь. Меленька постояла еще немного, как будто ожидая, что Гроза все ж передумает, но та махнула рукой, отсылая ее. Девица вышла, понурив голову: сейчас ей в первую очередь достаться может, если Владивой решит осерчать на отказ Грозы прийти.
Она отодвинула сильнее приоткрытый волок окна, в другой руке сжимая теплую глиняную кружку. И хорошо, кажется, вернуться в терем, который был ей домом уж несколько зим, и все же гложет изнутри, как будто предчувствие какое нехорошее. Тихо накрапывал внезапный неспешный дождь. Во дворе еще стоял взбудораженный шум голосов, никак не смолкая. Видно, знакомились гриди с ватажниками, которые невольно стали гостями в детинце. Да от милости княжеской так просто не откажешься. И отчего-то прислушалась Гроза, пытаясь различить в гомоне смутном один голос: который, раз услышав, всегда отделишь от других — теперь она знала это точно. Сильный, взрезающий и дождя пелену, и плотный туман, и завывание ветра. Но так не разобрала среди других.
Слегка переведя дух, Гроза и впрямь решила спать улечься: предыдущая ночь уж больно беспокойная выдалась, да и день заставил и помокнуть, и встряхнуться от навалившихся опасностей. Она умылась и переоделась в сорочку на сон. Расплела уже косу, с блаженством распутывая пряди, давая отдых голове. И только за гребень взялась, как услышала шаги за дверью: слишком громкие для челядинки, которая порой и вовсе почти бесшумно ходила. Кому понадобилось там шастать? Не к Беляне же пришли. Час уж подступал ночной: стемнело за окном, совсем погас закат над стеной детинца и только бледное небо растянутым платком еще едва светилось в раме открытого окна. Тянуло из него сырой прохладой.
Гроза только к двери повернулась, чтобы увидеть, как после короткого — лишь для вида — стука внутрь вошел Владивой. Она едва гребень не выронила: пальцы тряпочными вмиг стали. Не взяла князя опаска в женский терем идти: тут ведь и челядь встретить можно, и на кого другого наскочить. Ведь мало кто еще спит. Да и Белянина горница совсем рядом. Владивой, одетый в одну рубаху, усеянную темными пятнышками от дождя, и штаны — без какого-то плаща, как будто торопливо через двор пробежал, молча подошел и забрал гребень из рук Грозы. Встал за спиной и провел по волосам медленным осторожным движением, бережно разбирая непослушные пряди. Разбежались мурашки по коже, и голову словно качнуло, повело.
— Как скучал по тебе страшно, Гроза, — тихо проговорил князь, склоняясь к ее виску.
Снова взмах руки — сверху вниз. И знала она, что видит он сейчас, как быстро, тревожно вздымается ее грудь, как все более ярким румянцем наливаются щеки. Он все видел, все знал. Гроза попыталась забрать у него гребень, но он не дал. Сжал пальцами плечо возле шеи, удерживая, когда она к нему повернулась — зря. Потому что пришлось голову задрать, чтобы посмотреть в его глаза — и так она становилась перед князем еще меньше и беспомощней.