Дочь реки
Шрифт:
— Мы… Друзья давние, — та улыбнулась невесело. — Я много про тебя, услышала от него. Пока лекарствовала. Вот, путь случился в Волоцк. Он и попросил… А с тобой, вижу, беда…
— Я не буду пить ничего, что приготовят здесь.
— Отчего же? Боишься, отравят тебя? — озадаченно свела брови Милонега.
— Боюсь навредить травами ненужными… — Гроза осеклась, словно воздух закончился в груди.
Женщина чуть голову вскинула, глядя на нее сверху вниз. Ее лицо закаменело на миг, а после снова озарилось сдержанной улыбкой.
— Тяжела? — спросила. А Гроза кивнула только. — От него?
— Я не хочу…
— А в лихоманке биться будешь — не потеряешь будто… — проворчала Милонега.
— Стало быть, я тебя лекарствовать буду. Если позволишь. Я многое ведаю. И мы ничем тебе не навредим.
И отчего-то захотелось согласиться. Неведомо как Милонега сумела убедить ее, что ничего дурного больше не случится. И осталась в тереме по разрешению князя
— рядом с Грозой.
Она пила отвары, что готовила заботливая гостья. Радовалась тихо, что становится ей легче с каждым не днем даже, а мигом, как разжимаются тугие кулаки жара, как влажной становится рубаха от пота, очищающего и освобождающего тело. Гроза слушала Милонегу во всем — лишь бы скорее выкарабкаться из того болота немочи, в которое сама себя загнала. Теперь хотела она скорее поправиться: от мысли одной, что Рарог не отступился, что попытается забрать ее, пусть из-под княжеского носа, столько силы прибавлялось, как ни от одного снадобья Милонеги.
Слегка тревожили мысли о том, кто же она все ж ему? Может, и знакомица с детства — и впрямь. Да все думалось, что не только. Уж больно неохотно о находнике говорила. И уж больно ярко загорались ее глаза, когда Гроза сама вспоминала его в беседе. Осторожно, чтобы лишний раз не дать повода кому стороннему услышать.
И пятерицы-то не прошло, как Гроза, кажется, совсем поправилась. От лихорадки не осталось и следа. Только слабость небольшая еще служила напоминанием о пережитом недуге, который никто из женщин объяснить толком не мог. Одна травница только знала.
— Бывает такое, — все же пояснила Милонега, уже собираясь терем покидать. Ждали ее муж и дети давно — в Пороги возвращаться. — Когда дитя под сердцем крепнет, силы материнские вдруг забирать начинает. А в душе покоя нет. Вот. Одно к одному.
Она встала со скамьи у стола, на котором оставила еще мешочки с некоторыми травами, что помогут скорее силы вернуть. Пахло ими, кажется, во всей хоромине от угла до угла — теперь вовек запах этот не забыть: калгана и первоцвета, клевера и растертых ягод рябины. Аромат, который сопровождал возвращение в жизнь. И отчего-то немного жаль было расставаться с многознающей травницей.
— Теперь такого со мной не случится больше, попыталась уверить ее Гроза.
Она тоже поднялась, собираясь ее проводить. Милонега приостановилась, задумалась как будто, глядя в сияющее утренним светом оконце, и неуверенным жестом поправила платок, откидывая за спину.
— Еще одно Измир тебе передать просил. Я не хотела раньше говорить, тревожить. Не то кинулась бы ты тут же выполнять, а тебе поправиться надо было хорошо, — улыбкой ответила на хмурую заинтересованность Грозы. Вот, значит, и секреты какие-то были. Может, и вовсе не сказала бы, да кто знает, почему все ж решила. — Он сказал, что бы ты, если получится и оказия будет, в Белый Дол отправилась. Так ему легче
Оно и верно: в дороге, по реке ли она проходить будет, по колее ли пыльной дорожной — отбить Грозу Рарогу будет легче, чем из детинца выцарапать. Да только вряд ли Владивой сейчас меньшицу хоть куда-то от себя отпустит. Особенно после недуга.
— Спасибо тебе, Милонега, — Гроза легонько пожала ее запястье на прощание. — А Рарогу, если вдруг встретишь раньше меня, скажи, что я его всегда жду. Только про дитя не говори. Чтобы не тревожился. Даст Лада, сама скажу.
Травница покивала, сдержанно улыбаясь. Отчего-то сожаление легкое застыло в ее глазах. И как будто что-то еще она хотела сказать, но так и не сказала.
Владивой наградил ее щедро, как после Варьяна рассказала. Женщина и отказаться хотела, да он настоял. Гривнами серебряными оделил, мешочком шелягов и отрезом хорошим дорогущего шелка, который еще прошлой осенью на торге княгиня купила. Ведара не возражала. Она даже зашла к Грозе ненадолго после, как узнала, что теперь можно ее и потревожить. Да не о чем особо им было разговаривать.
Гроза вовсе, как на иголках, жить стала. И думала все, какой бы повод найти, чтобы до Белого Дола собраться. Вдруг Рарог уже наблюдает за ней? И ждет лишь возможности в пути ее перехватить: находники на то дюже горазды. И от мыслей таких до духоты в груди становилось волнительно. Невольно озиралась Гроза чаще, выходя из детинца в посад, надеясь хоть по знаку какому понять, что любимый где- то рядом.
Да беспокоило больше, не покажется ли ее желание отправиться в дальний острог подозрительным. Отец-то неласково отнесся к желанию Владивоя жениться на ней. Может, и дочь винил в том, что сама она на то согласилась. А раз на свадьбу приехать не пожелал — стало быть, обида его была нешуточная. И хотелось в самом деле объясниться. Да как мужу-то втолковать?
И все она вертела слова в голове, пытаясь подобрать самые правильные. Но как-то не пришлось милости княжеской просить, голову дурить ему и лаской выуживать нужные разрешения.
Как она оправилась от недуга совсем, Владивой сам пришел с утра самого, не дожидаясь, как соберутся все в трапезной. Нынче утро стояло предгрозовое, тягучее. Веяло влагой разгоряченной, оседало предчувствие бури мелким туманом на коже. Тянуло с запада зольной серостью, заволакивало небоскат помалу сначала дымкой мутной, а там и тучи потянулись, походящие на сбитую колтунами волчью шерсть. Оттого было на душе неспокойно. Муторно было в ожидании, как разразится Сварогов чертог буйством сына его Перуна.
Загромыхало издалека, прокатилось упреждение богов над крышами Волоцких домов. Кажется, даже вершину терема тронуло дрожью. Гроза, прислушиваясь к голосу наступающей бури, едва не вздрогнула, как раздался стук в дверь — для вида лишь. Стук этот она знала хорошо: уверенный, громкий. Совсем не так стучат женщины, что здесь живут. Следом вошел Владивой. Первым делом, пройдя через всю хоромину, еще хранящую запах лечебных трав, в объятия Грозу заключил и держал в них крепко, долго, усадив себе на колени. Гладил по спине и вдыхал ее запах, приближая губы к шее или груди. Только и оставалось терпеть и гадать, отчего пришел так спешно?