Дочь Роксоланы
Шрифт:
От страха. За будущее. Чего уж перед собой таиться…
Но если и так, то за их ли с чубатым возлюбленным будущее? Или за собственное прежде всего?
Поди угадай…
Ей ли, дочери самого султана, не знать, что бывает с теми, кто султана ослушается, не выполнит его наказ, а уж тем более предаст. Тут пощады не жди.
А не ввязались ли они с Орысей в заведомо проигрышное дело? Не потеряют ли они все, ничего взамен не приобретя? Не погубят ли себя этими чувствами?
И если уж на то пошло, то не погубят ли заодно Тараса и Ежи? Ведь это еще то ли правда, то ли нет, что им на параде пленных кораблей грозит хоть какая-то опасность. Вполне возможно, что их для другого в башне держат. А даже
С некоторых пор такие мысли все чаще посещали Михримах. Не поторопилась ли она?
Однако пока еще эти мысли просто приходили, чтобы тут же исчезнуть, не задерживаясь. А потом опять все думы, дневные и ночные, были про Тараса, только про него, не про Рустема, старого, толстого.
Или…
Или.
Зерна, что называется, были вброшены, а зверек сомнения перестал дремать, но временами поднимал голову и оглядывался в поисках выхода. Себе это Михримах объясняла так: будущая женщина, пробуждаясь в ней, ищет выход из сложившегося лабиринта. Такой выход, который ей нынешней, девчонке, покамест не распознать.
Наверное, задуманная на сегодня поездка к Рустему-паше тоже являлась, по сути, этим поиском. Только об этом толком не было ведомо даже самой Михримах. Лишь о чем-то она догадывалась, но совсем смутно.
Не знала она и того, что такое безошибочное женское чутье не раз и не два спасало ее мать, с ведома и по воле которой для Михримах сейчас откроется возможность утренней поездки. Видно, правда, когда говорят, что виноградинка к виноградинке…
А пока она отложила ожерелье: не поверх же рубахи его носить. Напоследок, едва в силах расстаться даже на короткий срок, провела пальчиком по изумрудам, которые всегда считала самыми прекрасными среди драгоценных камней (янтарь – это совсем отдельно, сейчас он не в счет). И откуда только Рустем-паша прознал о ее страсти именно к ним?
Хотя, конечно, это только для непосвященных дворец султана – тайна за семью печатями, сад запутанных тропок. Сведущий же человек, а в особенности человек статуса и возможностей Рустема-паши, может узнать все необходимое буквально за один день. Золото еще никого не заставляло молчать, скорее уж наоборот.
А хватка у паши, все знают, железная. Вернее, позолоченная, с оттенком благородного металла.
– Завтракать и одеваться! – Михримах опять повеселела. Она даже приобняла кормилицу, чмокнула в щеку (та аж оторопела) и просеменила к дальней двери, чтобы отдать приказания служанкам. «Внешним» служанкам: сюда, в эту часть покоев, им доступа не было. Запрет накладывала сама хасеки-султан, и не ее дочери такие запреты отменять.
Покамест.
Тревожные мысли и неясные предчувствия куда-то улетучились, на смену им пришло ощущение перемен. Это было здорово, трогательно. Это было, в конце концов, просто восхитительно!
Какие именно перемены ожидаются в ее жизни, девушка пока не особенно задумывалась. Цену плаща узнают в дождь.
За завтраком (жареные перепелки, кунжутная паста, ароматные лепешки, пирожки, зелень, фрукты и шербет со сладостями) Эмине рассказывала последние сплетни из жизни гарема, и не только. Михримах от души хохотала, слушая про вражду Сумбюль-аги с новым евнухом. Все это происходило под эгидой Хюррем-хасеки, но узнать, кому именно она покровительствует больше, никак не удавалось – что, собственно, и породило соперничество. А вот недавно Сумбюль с помощью своих подручных в бане устроил противнику такой сеанс персидского массажа, что тот после этого два дня ни встать, ни лечь не мог. Забавная история, как раз для завтрака и хорошего настроения.
Потом кормилица поведала, как город готовится к
Вздохнув, взяла пирожок с курагой, надкусила – и отложила. Аппетит куда-то пропал. Словно добавляя грусти, Эмине рассказала историю о трагически завершившейся любви одного из янычарских командиров, бейлербея Малкоч-оглы, к Армин, дочери лекаря-еврея. Михримах на миг отвлеклась, а может, кормилица упустила суть, за ней такое водилось, – в общем, из ее рассказа так и не удалось понять, отчего невеста, уже готовая к переходу в истинную веру, вдруг умерла на руках янычара. Но все же получалось, что она, наверное, счастливой умерла.
«Мне бы так! – подумала девушка. И тут же оборвала себя: – Нет, хватит! Жизнь продолжается, и в ней еще многое нужно успеть».
Она решительно встала, оборвав на полуслове верную кормилицу:
– Все, пора ехать! Что только надеть к ожерелью, Эмине? Давай посмотрим.
Хлопоты с выбором наряда заняли продолжительное время. То одно Михримах не нравилось, то другое. То цвет не соответствовал, то покрой, то все вместе. Наконец остановились на платье из светлого бархата с длинными рукавами, зеленых шальварах и изящных туфельках с острым носиком. Тщательно уложенные волосы с серебряной диадемой и то самое ожерелье дополнили и преобразили Михримах неузнаваемо. Девушка-подросток словно исчезла, и из зеркала вместо нее взглянула Юная Госпожа, полная пленительного достоинства, знающая себе цену.
– Красавица! – восхищенно приговаривала Эмине. – Истинная дочь султана! Михримах-хатун, Михримах-султан!
– Не торопись, кормилица… А впрочем – да! – Михримах гордо подняла голову. – Именно!
И отправилась на выход, где уже давно ждал поданный экипаж. В дверях к ней присоединились охранники-чауши, а за каретой пристроились шестеро всадников в полном боевом облачении – дочь султана следовало охранять как подобает. На то она и дочь султана.
Две служанки и два евнуха – те и другие «дальние», «внешние» – следовали за девушкой, как счетверенная тень.
Уже садясь в карету, Михримах вдруг поняла, что гложет ее сердце: Орыся так и не вышла из спальни.
Нет, она, конечно, не собиралась брать младшую сестру, под чадрой, как служанку, к своему жениху… к тому, кого матушка-хасеки прочит ей в женихи, – пока все же лучше так сказать. Это было бы слишком жестоко.
Но… разве менее жестоко было вот так взять и ни разу не вспомнить о сестре в это утро?!
Михримах до боли прикусила губу.
Узкоглазый Ага видел все: и готовящуюся к выезду процессию, и сам выезд. Что ж, девочка в своем праве. Михримах – тоже его девочка, а это – ее кисмет, судьба. Его же кисмет – служить и защищать. А вдобавок все замечать, все видеть. И не верить в совпадения.
Особенно в такие, накануне праздника Месир Маджуну…
Доку лишь чуть покачал головой. Осуждения в этом жесте не было. Он слишком многое повидал на свете. Многое и разное.
У городской резиденции Рустема-паши в это утро почти никого не было, но карету Михримах встретили как подобает. Сам софраджи-баши, старший дворецкий, подскочил к экипажу и услужливо открыл дверцу.
– Госпожа, рады тебя видеть! Господин у себя, такая честь, такая честь…
Слуги уже разворачивали перед каретой ковер, чтобы дочери султана не пришлось сделать по непокрытой земле даже один шаг. Служанки выскользнули из кареты и, не наступив на ковровую дорожку, просеменили по обе ее стороны. Евнухи, спрыгнув с запяток, последовали за ними.