Дочь Роксоланы
Шрифт:
– Люди завистливы, – пожал плечами евнух Мустафа, бывший Лютик, рассказав госпоже о битве при Мохаче, где Рустем-паша проявил себя в качестве силатхара, султанского оруженосца. – Людям хочется думать, что если человек дурен в чем-то, то он плох во всем. Тогда они чувствуют себя умнее и благороднее.
– Но разве Рустем-паша хороший воин? – Михримах требовательно поглядела на своего шпиона.
Мустафа хмыкнул:
– Скорее нет, чем да, моя госпожа. Но в битвах он участвовал.
– Ничем себя не проявив?
Мустафа смотрел на хозяйку с непроницаемым выражением лица – у Доку-аги, что ли, научился?
– Не проявив себя как воин, это верно. Однако чем-то ведь
– Ясно, – фыркнула Михримах, – он был хорош в обращении с лошадьми. Действительно, хорошему конюху место на конюшне!
– А хорошему советнику – у султанского стремени, чтобы вовремя шепнуть султану на ухо мудрую мысль, – парировал Мустафа, и девушка нехотя кивнула. Евнух, как ни крути, прав: что-то было в Рустеме-паше, что-то, заставившее Сулеймана взглянуть на бедового оруженосца попристальнее.
Знала Михримах и о том, что великого визиря обвиняют в чрезмерной жадности и скупости. Правда, как тут же отметил Мустафа, Рустем-паша свято чтил предписания Корана и оказывал щедрую помощь нищим и нуждающимся. Странно все это… Неужели можно одновременно быть жадным и великодушным?
Одним словом, будущий муж представлялся Михримах чем-то вроде порождения самого шайтана: хитрый, изворотливый, ежесекундно меняющий на лице тысячу масок. Девушка могла размышлять лишь об одном: почему Аллах допустил, чтобы этот мужчина произвел на матушку и отца столь сильное впечатление? Почему случилось то, что случилось – вшивый скупец будет ее мужем?
Впрочем, может, и не будет. Все еще у Аллаха на ладонях…
Мать уже показывала Михримах суженого, но только издалека, и султанская дочь заметила разве что статных охранников женишка. Сам Рустем-паша потерялся за рослыми, широкоплечими молодцами. Поговаривали, будто набрал он себе телохранителей на родине, откуда уехал давным-давно, велел принять ислам и щедро вознаградил их семьи, плюнувшие предателям родины вослед. Будто больше у людей Рустема-паши никого не осталось ни в Османской империи, ни за ее пределами, и потому они слепо, безоглядно преданы господину. В общем, это соответствовало представлениям девушки о шайтане. Разве не служат ему легионы мелких пакостников, гули и ифриты, могучие статью и сильные, пока Аллах не обратит на них свой огненный взор?
А теперь вот Хюррем-хасеки велела дочери встретиться с будущим мужем лично. Зачем? Кто знает матушку… Скорее всего, она считала, что разговор по душам поможет Михримах примириться с вшивым скрягой.
Разумеется, в одиночестве им остаться не придется. По углам будут сидеть служанки, Мустафа расположится за ширмой, да и Доку-ага – Михримах точно это знала – в нужный момент окажется где-то неподалеку. Придет ли матушка подслушивать лично, Михримах не знала. Может, и нет – у Хюррем-хасеки повсюду много ушей. Ранее подобная встреча в гареме казалась немыслимой, и Михримах терялась в догадках, как же матери удалось получить согласие султана. Или… У девушки перехватило дыхание. Или матушка не спрашивала вовсе? В конце концов, не к Хюррем же придет Рустем-паша, а если так, то Сулейман вполне может посмотреть на такое нарушение правил приличий сквозь пальцы. Он ведь и карнавал для матушки устраивал, и послов она, сидя за решетчатой перегородкой, принимала, и даже где-то в глубинах дворца скрывался ее портрет – без чадры, с открытым лицом! Если уж Сулейман пошел на такое, разве не простит он столь небольшого прегрешения?
С другой стороны, Сулейман тогда и разрешить встречу дочери с Рустемом-пашой способен. А почему нет? Не с хасеки же тот встречается
– Пора, госпожа, – напомнил Мустафа, и Михримах набросила на голову покрывало. Тщательно проверила, выглядит ли она пристойно: жених чтит Коран, негоже показываться ему в неподобающем виде, и неважно, собирается ли она за него замуж, не собирается ли… В любом случае не стоит вызывать подозрений.
Рустем-паша начал свой визит с подношения даров. Их принесли евнухи и разложили перед Михримах. Девушка с некоторым презрением подумала, что вряд ли большую их часть жених купил сам, – скорее всего, подарили иностранные послы или беи, жаждущие получить ту или иную должность. Мустафа рассказывал со смехом, как паша Эрзерума направил визирю лошадь и пять тысяч дукатов в благодарность за свое назначение. Лошадь и три тысячи дукатов Рустем-паша оставил себе, а остальное отослал назад со словами: «Твое назначение в такую бедную провинцию не стоит тех денег, которые ты мне прислал. Я взял себе должное». Должное, ха! В былые времена за любые подобные подношения сажали на кол! И немного жаль, что времена изменились…
Впрочем, драгоценности все-таки заинтересовали Михримах. Она как раз любовалась великолепным ожерельем из гранатов и рубинов, когда Рустем-паша зашел и присел на ковер напротив. Походка у него была почти неслышной, словно у Пардино-Бея: вроде и нет никого, а поднимешь взгляд – и жених прямо перед тобой. Михримах ахнула и выпустила ожерелье из рук.
– Я напугал тебя? Прости, – склонил голову Рустем-паша.
– Нет, – отозвалась девушка, приглядываясь к суженому, – вовсе нет. Я лишь огорчена собственной невнимательностью.
– Женщинам свойственно любить украшения, – пожал плечами Рустем-паша, не выказывая ни раздражения, ни дружелюбия.
Это слегка раздосадовало Михримах, но она лишь склонилась в вежливом поклоне.
Девушка сама не знала, кого или что она ожидала увидеть. Возможно, безумно прекрасного юношу, похожего на Меджнуна из великой поэмы «Лейли и Меджнун»: шайтан ведь может принять любое обличье, так почему не такое, в котором легче всего очаровать женщину? Михримах также не исключала, что Рустем-паша покажется в истинном виде, то есть воняя серой и изрыгая пламя, дабы напугать будущую невесту. Реальность оказалась… разочаровывающей.
Рустем-паша выглядел как обычный, ничем не примечательный человечек, полноватый, неброский, осторожный в движениях. Таких пруд пруди на всех базарах Истанбула, разве что одеждой не вышли: жених обрядился в богатый парчовый халат глубокого синего цвета, расшитый золотыми нитями, а на высоком тюрбане красовался огромный сапфир в золотой оправе. Роста санджак-бей (впрочем, он ведь уже третий визирь, казначей – большая разница!) был небольшого, и, когда присел, его голова оказалась вровень с головой невесты. Лицо красное, немного опухшее, кое-где изрытое оспинами. Немудрено, что его было сочли прокаженным! Михримах не нравилось это лицо, но ничего дьявольского она в нем не усмотрела.
Глядел будущий муж угрюмо и подозрительно. Поэты писали, будто Рустем-паша никогда не улыбается, а с уст его слетают только приказы. Что ж, в одном поэты уже солгали: сейчас великий визирь ничего не велел своей невесте. Просто сидел рядом и вёл неторопливую беседу, а то и помалкивал, словно предлагая Михримах высказаться самой. Это не походило на поведение отца девушки, не говоря уже о братьях, которые из кожи вон лезли, лишь бы оказаться первыми в разговоре и первыми в крике. Возможно, шахзаде Мустафа был другим, ну так на то он и шахзаде Мустафа, враг Хюррем-хасеки и, следовательно, ее дочери.