Дочь солнца. Хатшепсут
Шрифт:
А виновник всех этих споров тем временем сошёл с корабля и стоял около Нехси на увитой лентами царской пристани, слушая высокопарную приветственную речь раба Амона, главного воспитателя-кормильца царевны князя Сенмута. Позади своего угрюмого, хмурого предводителя стояла официальная делегация придворных, увешанных всеми своими драгоценностями. Поодаль, вдоль всей дороги от причала до дворца, выстроились молчаливые наблюдатели — ремесленники, домохозяйки, ювелиры, жрецы из некрополя, скульпторы, слуги богачей. Над нечистым людом плавали паланкины и носилки вельмож и их жён, которые держали на плечах рабы;
Люди, восседавшие в паланкинах, достаточно хорошо знали, кем был юный подопечный Нехси и откуда он прибыл. Никто не догадывался, почему фараон-отец шесть лет назад внезапно послал его на край света. Зато они были убеждены, что отправленный когда-то на край света ребёнок должен был остаться там. Привезти его обратно было безумием. Они были твёрдо убеждены в этом ещё несколько месяцев назад, когда Нехси уплыл в море. Теперь, когда молодой царевич вскарабкался в дожидавшиеся его носилки и двигался мимо них по Великой дороге ко дворцу, они смогли рассмотреть его и получить подтверждение всем своим предчувствиям.
На носилках должен был сидеть отпрыск египетского царского рода. Но они видели маленького чужеземца, похожего на дикаря; он был широкоплечим и коренастым, как сын какого-нибудь крестьянина, с дикой копной волос, из-под которых удивлённо смотрели огромные, застенчивые тёмные глаза. Туника на нём была иноземного покроя, окрашенная и безвкусно вышитая алыми, шафрановыми и зелёными узорами и к тому же отделанная бахромой. Однако можно было бы простить его облик — волосы можно обрезать, одежду сменить, вкусы воспитать, — если бы в его облике видна была царственность. Люди тщетно искали её, и их сомнения медленно переходили в уверенность. Даже царевичи дикарей держались высокомерно и отчуждённо, а этот ребёнок съёжился в своём кресле, обеими руками цепляясь за резные подлокотники при виде рассматривавшей его толпы. Очевидно, он был невысокого мнения о своей персоне, неуверен в себе и подавлен всем увиденным.
Как оскорбление восприняли разочарованные вельможи собственное наблюдение: среди простонародных черт его лица бросался в глаза безошибочно узнаваемый изогнутый нос Тутмосидов.
ГЛАВА 4
Хатшепсут долго спала тем утром. Перед тем как проснуться, она почувствовала, что солнце светит ей прямо в глаза сквозь сомкнутые веки. Она завертела головой на подголовнике из слоновой кости, спрашивая себя, почему Иена не закрыла ставни. Но потом вспомнила, что Иены здесь не было. Иены не было здесь почти шесть лет.
«Эго же смешно, — с сонным раздражением подумала царица, — каждое утро жду её появления».
Может быть, она поступила опрометчиво, отстранив от себя Иену только из-за натянутых отношений, которые возникли между ними в то короткое время после рождения царевны Мериет?
«Но это была ошибка Иены, — как всегда, подумала Хатшепсут. — Не моя, уж ни в коем случае не моя. Иена была очарована этим младенцем. Я же не могла держать её при себе, раз она так смотрела на меня — будто я хочу вреда малышке, дурно обращаюсь с ней! Какая ерунда Я ведь не желала ей ничего плохого. Я только не могла видеть её лицо».
Да и никто не смог
Привычные утренние звуки из мира, отгороженного от неё сомкнутыми веками, начали проникать в сознание Хатшепсут — воркование голубей, которые всегда собирались на крыше, крик удода, вечный скрип водоподъёмной машины, доносившийся откуда-то из-за стен дворца. Её мысли постепенно возвращались к действительности; с наслаждением потянувшись, она открыла глаза и заморгала от дневного света.
Внезапно она вспомнила гонца с его новостями и резко села, раздосадованная. Наступил тот самый день. Сегодня должны прибыть корабли из Вавилона; сегодня должны закончиться два благословенных месяца свободы, прошедшие со дня смерти Ненни. Сегодня кончалось всё.
На несколько секунд мысль об этом сломила её. Бросившись обратно на ложе, она крепко зажмурилась, пытаясь выбросить её из головы. Сон отлетел, каждый нерв и каждая мышца её тела пробудились. Её сознание, словно животное, попавшее в капкан, боролось с неизбежностью, сто раз оно возвращалось к предстоящему событию, пытаясь найти хоть одну лазейку, которая могла бы оказаться спасительными выходом. И в сотый раз не находило его.
Она не могла ничего поделать с этим. Невероятно, но всё шло именно так, как хотел Ненни. Тот, живой и невредимый, действительно обнаружился в затерянном за тридевять земель Вавилоне. Корабли действительно доставили его в Египет, преодолев бессчётные опасности, которыми должно сопровождаться такое путешествие. Всё это было реальностью, но походило на сбывшийся кошмар. Сенмут наверняка уже организовал официальный кортеж, чтобы встретить корабли — и через несколько часов она лицом к лицу встретится с ребёнком, которого никогда больше не чаяла увидеть.
Лицо Тота, незваное, явственно возникло перед нею — свежее невинное лицо пятилетнего мальчика; большие тёмные глаза, в которых читались печаль и вопрос, искали её взгляд.
Она вздрогнула и села на ложе, широко раскрыв глаза, чтобы остановить это повторяющееся мучительное погружение в трясину памяти. Конечно же, было вовсе ни к чему снова повторять это — рассматривать его лицо, крепенькие детские ножки, которые сначала бегут к ней, а затем отсчитывают лигу за лигой на пути к неведомому Вавилону. Она не должна! Она преодолела всё это раз и навсегда, когда удалила старого Яхмоса из сада и вообще с глаз долой.
«Я слишком чувствительна, — думала она, — Сенмут прав, чересчур чувствительна! Й какая мне нужда мучиться из-за чужих дел, брать на себя чужую вину! Просто глупость — страдать из-за всего этого. Ведь не я приказала отправить Тота в изгнание, а Ненни, Ненни, Ненни!»
И это Ненни приказал сегодня привезти его обратно. Какая злорадная ирония сокрыта в этом! Ненни, который никогда не желал использовать свою власть, всегда упрямо отказывался от мощи фараона.
«...Кто я такой, чтобы судить людей, решать их судьбы? ...Нет, я не стану махать руками, мне надоело забавлять богов».