Дочь викинга
Шрифт:
Увидев вдалеке городские стены, Таурин искупался в озере, смыв кровь с головы. Кровь давно уже запеклась и теперь ничем не отличалась от грязи на его руках.
И все же даже после того, как Таурин помылся, его вид несколько обескуражил стражу. Привратники выхватили мечи.
– Меня зовут Таурин, – нисколько не смутившись, заявил он. – Я служу Поппе. И я могу убить вас голыми руками.
Конечно же, франк понимал, что это полная чушь. Ни одна кость не сравнится по прочности с клинком, кожа – со щитом, а ногти – с наконечниками копий. Но стражники отпрянули, пропуская чудака в город.
Таурин
Но на лице Поппы не было и следа злости или ненависти. Увидев своего раба, женщина рассмеялась.
Вначале Таурин подумал, что ее насмешил его внешний вид, но затем он понял, что Поппа смеется не над ним, а над только что рассказанной сплетней: хотя Роллон должен был креститься только весной, уже сейчас шел спор о том, должен ли норманнский вождь надеть для крещения белое одеяние. На белой одежде настаивал епископ, Роллон же отказывался. В своей жизни он носил много нарядов – и кожу, и шелк, и меха, и даже лохмотья. Но никогда не надевал белого.
Еще один вопрос тревожил умы сплетников: после крещения Роллона нужно было помазать елеем, и священники не знали, следует ли вождю раздеться догола или достаточно будет помазать лоб, уши и нос. Поппа была уверена в том, что, несмотря на прения, Роллон в конце концов подчинится воле епископа.
Похоже, женщина смеялась не над упрямством своего любовника, а над тем, что этот язычник, подчинивший ее, христианку, своей воле, теперь все-таки вынужден был покориться христианам. В ее серебристом смехе слышалась печаль.
– Я не поймал ее, – прямо сказал Таурин.
Помедлив, он рассказал Поппе обо всем происшедшем, не оправдываясь и не юля.
Поппа склонилась к нему, и Таурин вновь засмотрелся на ее пышную грудь. Похоже, он был прав, Поппа опять носила под сердцем дитя. Вскоре у юного Вильгельма появится брат или сестра. То, что ребенок будет незаконнорожденным, а она останется лишь любовницей Роллона, Поппу, похоже, не тревожило.
– Это уже не важно, – сказала она.
– Что ты имеешь в виду?
– Принцесса франков слабеет день ото дня, и я тут ни при чем. С тех пор как она приехала в Руан, ей постоянно нездоровится. Епископ очень волнуется за нее. Говорят, она может умереть в любой момент. – Поппа улыбнулась. – Ей не пережить эту зиму!
– Но она не принцесса франков! Она обманщица! – воскликнул Таурин.
– Однако весь мир считает ее Гизелой, – возразила Поппа.
– Я открою правду! Я…
– Нет уж! – Женщина больше не улыбалась. – Если эта «принцесса» умрет, мне этого будет достаточно. Живая франкская девица мне ни к чему, понимаешь? Так зачем устраивать шумиху?
– Так мне больше не нужно ее искать? – ужаснулся Таурин.
Поппа опустилась на стул.
– Я дарю тебе свободу, как и обещала. Ты ведь этого хотел.
У франка пересохло во рту. Нет, он хотел не этого. Таурин попытался что-то сказать, но язык не слушался его, а Поппа приняла его ненависть за раскаяние, а бессильную злобу – за благодарность, ведь она наградила его за промах, а не наказала.
– Теперь ты свободен и можешь идти, – улыбнулась она.
Девушки
В первый же день она забралась на крышу, присыпанную торфом, травой и березовой корой. Кое-где покрытие прохудилось, и Руна отправилась в лес за торфом и хворостом.
Починив крышу, она взялась за стены. Норманнка оплела их ореховыми ветвями там, где доски стали трухлявыми, и заделала все щели мхом, камышом и маленькими прутиками. Затем Руна занялась внутренней частью дома. Крышу поддерживали несколько столбов, прохудившихся, как и стены. Сняв со стены топор, северянка срубила дерево, счистила с него кору, вырезала из ствола несколько балок и прибила их к столбам, укрепив все сооружение. Остаток древесины она использовала для заделывания дыры в стене напротив двери – вероятно, раньше тут было окно, затянутое свиным пузырем, теперь же в проем задувал холодный ветер.
Когда северянка закончила ремонт, ветер остался снаружи – как и солнечные лучи. Хижину освещал лишь очаг. У девушек не было жира для ламп, зато было достаточно торфа – они собирали его с таким рвением, будто им предстояло провести тут не пару месяцев, а долгие годы.
С каждым днем Руна все больше привыкала к этому селению, и с каждым днем в ней крепла вера в то, что возможно начать все сначала. А еще в ней проснулось беспокойство. Северянка не могла усидеть на месте, ей все время нужно было чем-то заниматься. Она постоянно перекладывала инструменты с места на место, независимо от того, пользовалась она ими или нет. Руна вырезала по дереву, стучала молотком, что-то пилила, забивала гвозди.
Когда в доме больше нечего было ремонтировать, а дров на зиму оказалось достаточно, Руна начала заготавливать запасы еды. Пользуясь рыболовным крючком, парой сетей и маленькой лодочкой, обнаруженной на берегу моря, Руна наловила много рыбы. В котелке над очагом она выпаривала морскую воду, а полученной солью натирала рыбу и сушеные водоросли. Теперь в доме всегда было вдоволь пищи, голод отступил, и Руна стала больше времени и усилий уделять приготовлению блюд. До сих пор важно было наесться, хоть сырой, хоть подгоревшей пищей, теперь же Руна вспомнила, как вкусно готовила рыбу Азрун: заворачивала ее в листья, приправляла пахучими травами, медленно запекала на раскаленных камнях.
Северянка охотилась на куниц, выдр и бобров. Однажды она увидела вдалеке оленя, но животное было слишком большим, чтобы его одолеть. В другой раз Руна нашла в лесу пару мертвых поросят. Она не знала, не испортилось ли мясо, но на всякий случай прихватила их с собой.
Гизела заразилась от нее страстью к стряпне. Они вместе варили мясо и рыбу, пробовали другие способы, которым Руну когда-то научила бабушка: жарили мясо над очагом, на углях, в каменных мисках, ставя их прямо в огонь. И теперь девушки непременно отбивали мясо, прежде чем его готовить.