Дочь вне миров

Бродбент Карисса

— Это не имеет значения. Это было так далеко за пределами типичной оценки. Ты была лучше, чем они ожидали, но это не меняет того факта, что они настроили всех против тебя.

— Я этого не боюсь.

Макс издал яростный смешок.

— Значит, для тебя все это нормально? Это нормально, что они так тебя унижают? Это нормально, что Зерит оставил тебя в рабстве, даже если ему ничего не стоило вытащить тебя? Им нормально морочить тебе голову, втягивая в какую-то дурацкую игру? Он пытался поставить тебя — буквально — на колени. Это чертовски унизительно. И с тобой все в порядке?

Нет.

Не в порядке. Я сглотнула приступ ярости.

Но…

— Я не могу изменить то, что они делают. Я могу изменить только то, что они думают обо мне.

— Правильно, потому что дружба с Зеритом Олдрисом так много сделала для тебя.

У меня болела голова. И сердце. Я прижала ладони к земле, впитывая прохладу сырой земли.

— Мне нужна его благосклонность. Ты знаешь это.

Макс долго смотрел на меня, холодный огонь вспыхнул в его глазах. Он встал, прошелся, скрестил руки на груди. А потом повернулся ко мне.

— Знаешь, Тисана, чего я иногда в тебе не понимаю? Почему ты не сердишься?

Это заставило меня хотеть смеяться. Почему я не злюсь? Я не была зла, потому что я посвятила так много себя тому, чтобы превратить эту энергию во что-то другое, засунув ее так глубоко в себя, что она выровнялась изнутри моей кожи.

— Я могу контролировать только себя. Это все. Никто не несет передо мной никакой ответственности.

— Нет. Нет, они несут ответственность перед тобой. Они обязаны быть порядочными людьми. — Он выдохнул сквозь стиснутые зубы. — Иногда… иногда я смотрю на тебя и поражаюсь огромному, черт возьми, масштабу того, как люди тебя подвели. Просто полностью подвели тебя. Этого достаточно, чтобы меня тошнило, а что насчет тебя? Как можно смотреть на кого-то из них и не хотеть выцарапать им глаза?

— Это не обо мне, — парировала я. — Я хочу изменить ситуацию. И для этого мне нужно использовать любые инструменты, которые у меня есть.

— Любые инструменты, которые у тебя есть.

— Да.

— И что это, собственно? Что это за инструмент, которым ты пользуешься? Ты больше, чем твоя ценность для могущественных людей, Тисана, и эти люди используют тебя и выбросят прочь.

Я так резко вдохнула, что воздух прорезал меня от подбородка до пупка.

Я слышала, это. Я слышала этот оттенок осуждения. Я так хорошо это знала — шептала в коридорах и углах и в приторных тонах каждого мужчины, для которого я танцевала. Я знала его так хорошо, что ему достаточно было поднять голову за милю, чтобы я уловила его запах.

Я вскочил на ноги, сжав кулаки.

— Это неправда, — выплюнула я. — Больше у меня ничего не было, Макс. Моя ценность для влиятельных мужчин — вот почему я жива. Так что не смей так обо мне говорить.

Его лицо тут же изменилось, губы приоткрылись.

— Нет, я…

— Ты не можешь говорить мне, как я должна относиться к тому, что со мной случилось. И что гнев сделает для меня? Зачем мне это нужно? Только то, что я могу утонуть в нем? Чтобы я могла использовать это как предлог, чтобы ничего не делать со своей жизнью?

Его рот закрылся. Я увидела, как на его лице отразилась боль, а затем почувствовала, как она

эхом отразилась в моей груди.

— Я предполагаю, — сказал он натянуто, — что ты думаешь о ком-то конкретном.

Тишина. Мы смотрели друг на друга, одновременно желая вдохнуть наши слова обратно в легкие. Моя кровь кипела в моих ушах. Он утопил мои слова.

Поэтому я почувствовала облегчение, когда Макс сказал первым.

— Я бы никогда, никогда не осудил тебя. Это было невежественно. — Большинство людей отводили глаза, когда извинялись. Но не Макс. Он смотрел прямо на меня, непоколебимо, уголки его рта скривились. — Мне жаль.

Стыд был незнакомым оттенком на его лице, смягчая все эти резкие черты. Он выглядел… грустным. Таким же истощенным, как и я.

Я смотрела на него, задаваясь вопросом.

Однажды в Трелл я прогуливалась по поместью Эсмариса и наткнулась на улице на мертвую птицу. Ее насмерть раздавило фургонное колесо — размозжило прямо посередине, блестящие черные крылья с огненными кончиками распластались по белым булыжникам. Я опустилась на колени рядом с ней и рассмотрела болезненную красоту застарелой крови на фоне этих блестящих черных перьев, гротескную симметрию того, как она распласталась на улице. Я представила, как она просто стоит там, пока колесо проезжает по ней. И мне стало интересно, как ты сюда попала, птичка? Почему ты не улетела?

Иногда я ловила себя на том, что смотрю на Макса, на последствия всех этих скрытых шрамов, оставшихся на каждом дюйме его тела и разума, и думаю о том же: что случилось? Почему ты не улетел?

— Ты хочешь, чтобы я ненавидела Ордены так же сильно, как и ты, — пробормотала я. — Но ты не говоришь мне, почему. Что они с тобой сделали?

Он тихо выдохнул.

— Я не могу дать тебе эти ответы.

— Ты не хочешь.

Он посмотрел на меня долгим, задумчивым взглядом, нахмурив брови.

— Ты права. Я облажался. Я знаю это. Я не могу с этим поспорить. — Он пожал плечами. Его напускная небрежность только подчеркивала грубый вес его голоса. Что угодно, только не неосторожность. — Я ничего не делаю, потому что я уже все сделал и потерпел неудачу. И я не мог этого вынести. Просто больше не мог.

Просто больше не мог. Я чувствовала, что мои собственные кости начинают дрожать. Сокрушительный вес этой безнадежности. Я посмотрела на грязь, на листья, покрывающие мои пальцы ног. Мох на камнях напомнил мне об ожогах, ползающих по лицу Воса, пространство между листьями повторяло щели его отсутствующего носа.

Я почувствовала пальцы на своем подбородке, поднимая взгляд. Макс посмотрел на меня с серьезной решимостью.

— Но я думаю, что ты лучше и сильнее меня во всех отношениях. Это правда.

Комок подступил к моему горлу. Я ждала, когда его пальцы оторвутся от моего подбородка, но этого не произошло.

— Не позволяй им игнорировать тебя, Тисана. Ты лучше, чем они. Они должны бояться тебя. Заставь их испугаться. Разозлись.

Я моргнула и увидела все — все — в эту долю темноты: каждую широкополую шляпу работорговца, каждый удар хлыста Эсмариса, каждую снисходительную улыбку Зерита, каждую рану, разорвавшую тело Воса. Они впились в меня ногтями, схватившись за сердце, словно отчаявшиеся призраки.