Дочь Волдеморта

Ночная Всадница

…Лес, он долго скорым шагом идет по лесу, почти бежит. Несколько часов — но ярость ни на секунду не отпускает его. Он бешено зол. Он кого-то ненавидит. Кого?

Вот деревня, он живет здесь. Всё кругом наполнено красным, перед глазами Павла пунцовые круги — они взрываются, налетают один на другой, переливаются и расползаются всюду… Он бешено зол. Уже темно — сколько же он шел по лесу? Плевать, нужно найти ее.

Мразь. Тварь. Он найдет ее и выплеснет на нее всю свою ярость!

Не разбирая дороги, путаясь в красных разводах, Марин вваливается в свой двор, вышибает ногой дверь дома. Жена что-то кричит, машет руками.

Он не понимает слов — он с трудом видит женщину за этими яркими пурпурными бликами.

— Где она? — орет Марин. — Где эта тварь? Говори! Найду, всё равно найду! Суку! ГДЕ?!

Жена что-то вопит. Он размахивается и бьет ее кулаком. Женщина падает на пол, воет. Он бьет ее ногами. Раз, другой, третий.

— Папа! Папа, перестань! — кричит откуда-то тонкий девичий голосок, наполненный ужасом. Кто это кричит?

Вот она, вот! Возле стола. Мразь! Проклятая тварь! Змея! Вот кого он ненавидит.

Перепуганная девушка замолкает и пятится. Но он уже увидел ее — даже багровые круги отступили и поблекли.

Марин кидается к своей дочери. Это невысокая, не очень красивая девочка–подросток, рыжая, веснушчатая. Ее волосы заплетены в тонкие косички, одета она в засаленный домашний халат.

Голова взрывается болью. Мразь! Марин хватает дочь за волосы. Он что-то орет ей. Он ненавидит ее. Как же люто он ее ненавидит!

Марин бьет девушку в живот и швыряет на стол. Она кричит, плачет. Зовет на помощь. Всё вокруг опять подернулось красной поволокой. Багряные круги сверкают и вибрируют перед глазами.

Как же он ненавидит эту девку. Эту дрянь. Эту подколодную гадюку. Сейчас он покажет ей. Марин рывком раздирает тщедушный халатик и бьет девушку в грудь. Она стонет, она что-то кричит. Он не слышит. Он стаскивает старые спортивные штаны, прижимает дочку к столу. Одной рукой держит за горло, другой срывает трусики, оставляя на коже глубокие растертые полосы, на которых выступает кровь. Девочка продолжает кричать.

— Нет, нет! Папа! Папа! Не надо! Перестань! Не надо! Мама! Помогите! Пожалуйста, папа! Папочка, нет! ПОМОГИТЕ! МАМА!

Проклятая тварь! Марин раздвигает ее ноги и с силой входит в молодое, бьющееся в конвульсиях тело. Девушка хрипло стонет, ее глаза лезут из орбит. Он видит кровь. Проклятая шваль.

Девушка орет. Злоба. Пунцовые круги. И бешеная ярость, переходящая в лютую ненависть.

Толчок. Кто эта девушка? Это его дочь, Ангелина. Или нет?

Еще толчок. Она что-то хрипит, она о чем-то молит. На ее лице ужас, боль, страх, стыд. Или нет? Толчок. Ее глаза, они почернели. Толчок. В них ненависть и угроза. Губы плотно сжаты, она не стонет. Она лежит на столе, ее ноги обхватывают его бедра. Его руки упираются в стол, он нависает над ней. Массивный дубовый стол. Ее пальцы — изящные, тонкие, белые — как вся ее кожа, — впиваются длинными ногтями в его мускулистые руки чуть повыше локтей. Она сжимает пальцы с такой силой, что у него останутся синяки. Она ненавидит его. Толчок. Но она не кричит. Она смотрит в его глаза, вздрагивая от каждого сильного, глубокого проникновения. Ее высокая белая грудь с красным следом удара вздымается и опускается от неровного дыхания. Губы плотно сжаты. Это его дочь. Толчок. Она смотрит на него с ужасной, всепоглощающей ненавистью. Толчок. Ненавистью и… превосходством? Толчок. Ее взгляд надменный, она смотрит снизу вверх — но свысока. И молчит. Толчок.

У нее черные глаза. Толчок. Тварь.

— ДРЯНЬ! — орет он, сжимая ее горло, потом опять отпускает — на шее остаются следы. Толчок. Еще толчок. Еще толчок: всё сильнее и сильнее.

— Вы, — голос девушки ровный, властный, угрожающий. Она делает паузы после каждого слова, чтобы выговаривать их четко. — Вы. — Толчок. — Пожалеете. — Толчок. — Об этом. — Толчок. — Папенька.

Ее холодные пальцы с новой силой сжимают его мускулистые руки. Она ни на миг не закрывает глаз. Как же она его ненавидит. Дрянь. Как ненавидит ее он.

— Папа! Папа, папочка, перестань, — плачет Ангелина. Это его дочь, Ангелина. — А–а-а–а, папа, не надо. Отпусти, пусти, папочка! Мне больно! Пожалуйста!

У Ангелины красное лицо, опухшие глаза. Она сорвала от криков голос, она стонет и хрипит, она всё время извивается и пытается вырваться. Весь кухонный стол испачкан кровью, скатерть пропиталась ею, чашки полетели на пол. Толчок.

— Пусти–и-и–и!

Толчок.

— Папочка, папа… Не надо, пожалуйста, не надо, мне больно, папочка! Мне так больно, перестань, па–а-ап–па–а-а–а!..

Толчок.

— Тебе же нравится, нравится, дрянь! Тебе нравится! НРАВИТСЯ!

— Вы. Пожалеете. Об этом. Папенька.

— НЕ НА–А-А–А-АДО–О-О–О, ПАПА–А-А–А!!!

Чьи-то руки обхватывают его и тащат в сторону. Это его жена. Он бьет ее коленом, и она падает на пол. Ангелина пытается убежать, он хватает ее за волосы. Припирает к столу, прижимает к столешнице животом и грудью, не выпуская распустившихся, спутанных волос. Он снова проникает в ее тело. Еще и еще. Сильнее и сильнее. Она умоляет, она хрипит. Или нет? На ее худой тщедушной спинке выступают острые лопатки, покрытые веснушками. Или… Или у нее гладкая, белая спина? Густые темно–каштановые волосы, такого же цвета, как поверхность дорогого, дубового стола. Он держит ее за волосы. Она уперлась обнаженными бедрами в стол, чуть наклонившись вперед, опершись на руки. Он одной рукой держит ее за волосы, другой впился в столешницу. Это его дочь. Она не стонет, она молчит и равномерно делает резкие, быстрые вдохи. Толчок. Тварь. Толчок. Мразь. Толчок. Шлюха!

— Вы. Пожалеете. Об этом. Папенька.

Кто-то хватает его сзади. Много сильных рук. Кругом кровь, небольшой столик покосился, истерически плачет Ангелина, всюду какие-то люди. Он знает их, это его соседи. Красные круги угасают, меркнут. Всё кругом окутывает мрак…

…Гермиона опустила палочку и отступила на шаг. Павел Марин сидел на своей койке с широко распахнутыми, полными ужаса глазами, с полуоткрытым ртом, из которого нитями капала слюна. Не замечая этого, он судорожно сжимал простыню и чуть подвывал, слегка покачиваясь взад–вперед.

— Какой кошмар! — пролепетала Гермиона, отступая к мужу. Ее мутило. Генри придержал женщину за плечи, она повернулась к нему…

В этот момент Павел взвыл диким криком загнанного зверя. Ему хватило секунды, чтобы вскочить с кровати — и он с ревом бросился прямо в стекло окна. Гермиона вскрикнула, и они с Генри метнулись вперед. Комната находилась всего-то на втором этаже — но это не имело значения. Женщина отшатнулась — тело самоубийцы, изрезанное стеклами, конвульсивно дергалось на окровавленных деревянных кольях заборчика, окружающего клумбу. Смятые белые ромашки намокли от багровой жижи.